Пролив был пройден. Шторм остался бушевать за Итурупом. Стал слышен рокот двигателей.
В рубке стояла напряженная, рабочая тишина. Ирина прижалась лбом к ледяному стеклу, и, несмотря на то что еще было не ясно, найдут ли сегодня сайру и как поведут себя генераторы, необыкновенно чистое чувство обретенного дома, родной семьи наполняло ее, как неслышимая, ликующая музыка. И раньше было хорошо на «Космонавте», но чувству этой полной свободы мешало молчаливое присутствие Георгия, с его нарочитой отделенностью от других людей.
Однажды Андрей, лениво листая на диване томик Александра Блока, прочел ей несколько строк:
Вот именно. С Андреем она была совсем «не собой». И с Георгием тоже. Георгий — затравленный, хищный зверь. Волк. Одинокий волк. И с ним все время приходилось быть настороже.
«А от этих, таких разных, людей не устаешь. Даже от Ковынева. И от Майки не устаешь… Хотя устаешь! От нее исходит вечное беспокойство. И всегда почему-то боишься, что окажешься не на уровне ее беспокойства. Вот-вот, не на уровне. Вот почему, Майка, тебя не любят многие девочки. Ты всегда помнишь, что каждый человек обязательно умрет, и поэтому так дорог каждый миг жизни и так непростительна каждая несправедливость…»
Ирина подумала, что Мая, наверно, только недавно кончила заниматься и сейчас спит в постели на твердой, уютной суше.
«Упрямая ты, Майка. Ну ладно, спи. Мы еще объяснимся с тобой насчет этого человека. Чтоб из-за этого чужака терять нашу дружбу?!»
— Да уйдите с дороги! — Ковынев оттолкнул ее в сторону, сдвинул вбок стекло рубки, просунул наружу рупор и подал зажигающий надеждой приказ: — Прожекторист, на мачту!
Эхолот писал сайру! И акустик, ликуя, протягивал к Ирине наушники — там щебетала стая!
— Гидра! — обняла его за шею Ирина и только сейчас увидела, что застенчивый акустик моложе ее, совсем еще юноша. — Спасибо от души!
— Это меня целуй! — заметил Ковынев, жадно перебирая покрывающуюся косыми штрихами ленту эхолота. — Под килем косячок центнеров на двести… Здесь, у пролива, смешиваются воды Охотского моря и океана, затишье… Соображаешь?
— Соображаю. Чего ж вы не включаете? Включайте скорей!
— Не торопись. Не замуж. Пусть рыба накопится! — строго сказал Ковынев.
Капитан включил все люстры, скомандовал: «Малый вперед!»
Когда Ирина, завязав под подбородком тесемки широкополой зюйдвестки, вышла под дождь на правое крыло мостика, она увидела, что громадная стая сайры уже густо клубится вокруг сияющего огнями «Космонавта».
Теперь надо было без помощи сети переместить всю эту рыбу из океана в трюмы сейнера.
Наступил решающий момент, первый итог трехлетних расчетов, неудач, опытов в аквариумах института…
Прозвучал перезвон аврального сигнала.
— Полундра! — завопил с мокрой палубы тралмейстер. — Мостик, гасить левый!
И погасли люстры на левом борту. Погас прожектор.
Рыба вся перешла под рабочий правый борт. Уже можно было опускать электроды. Все зависело теперь только от нее, от Ирины. Палыч и Ковынев тоже вышли на мостик. Она спиной ощущала их присутствие.
— Ну, Сергеева… — Ковынев положил тяжелую руку ей на плечо.
И в этот миг узкий сноп ярчайшего света резанул по глазам, потом мощно прошел по тысячам выпрыгивающих рыб и медленно ушел по воде куда-то в темноту. Погас. И снова нагло ударил по стае у борта «Космонавта», снова повел в темноту…
— Ах, сукины дети! Прожектором рыбу перетягивают! — завопил Ковынев, хватаясь за поручни. — Хотел бы я знать, кто этим занимается! Снова «Дракон» или японцы?
— Какие еще японцы? Наши, — угрюмо сказал Палыч, подавая Ковыневу бинокль. — «Дракон» или «Нептун», больше некому.
По его команде на мачте включили прожектор и, пометавшись лучом в темноте, он нащупал подкравшееся судно, которое теперь зажгло боковые люстры с обоих бортов.
— «Нептун»! — сказал Ковынев, опуская бинокль. — Отдали рыбу. Ну, добро. Не робей, Сергеева. До утра еще далеко, найдем сайры. А эта им поперек горла станет. Видно, не поняли, кто проводил сегодня с «Космонавта» капитанский час.
А внизу, с палубы, собравшиеся у борта рыбаки орали в сторону «Нептуна»: