— Петро Спиридонович, — снова не удержался Хворостянкин, — о своем колхозе мы поговорим на правлении… Вы по докладу…
— А я и так по докладу, — усмехаясь, ответил старик. — Мы тут решаем насчет коммунизма, а у тебя в колхозе самого простого порядка нету. Те самые обручи никуда не годятся, рассыпаются! Это и есть по докладу. Людям мы намечаем богатую да удобную жизнь, а ты, Игнат Савельич, присмотрись, может, кто еще непригожий к той жизни, — вот оно и получится аккурат по докладу. Есть же у нас, чума их побери, такие граждане, какие числятся в колхозе, справки и там еще что ты им подписываешь, а они только торговлей живут… Это же не колхозники, а какие-то спекулянты. Об этом предмете и подумать надо. А то построим там всякие научные дома, дороги, леса разведем, водой снабдим, купальня в доме и все такое прочее — вещь стоящая. А только и людей к этому надо подстраивать, сказать — подлаживать, особливо тех, кто еще виляет хвостом — и нашим и вашим… Про это я и хотел высказать.
Старик снова поклонился, надел шапку и, выждав, пока стихнут аплодисменты, сошел вниз.
Затем выступал бригадир тракторной бригады, молодой высокий и худой парень. Говорил горячо, блестя молодыми, жаркими глазами. Во время его выступления Кондратьев пробрался к президиуму, поздоровался и отозвал в сторонку Сергея:
— Сколько выступило?
— Это шестнадцатый… Ты будешь?
— Я с животноводами вдоволь наговорился. — Кондратьев наклонился и шепотом проговорил: — Будешь заключать — старика поддержи: толковый казачина…
Время уже было позднее, когда собрание закрылось и станичная площадь опустела. Кондратьев и Сергей задержались в станичном Совете, поговорили о текущих делах с председателями колхозов и тоже уехали.
За станицей, как только минули мостик через речонку Родники, открывалась холмистая степь, и машина, рассекая огнями фар темноту, освещала то цветущий, выраставший стеной подсолнух, то серебристо-желтые колосья ячменя, то низкое и густое, как щетка, просо. В приспущенные стекла со свистом бился ветер — пахло свежестью трав и зреющих хлебов. Кондратьев сидел несколько боком, наклонясь к Сергею, и держался рукой за поясницу.
— Да, плохой из меня кавалерист, — пожаловался он. — Разбился в седле.
— Это пройдет, — сказал Сергей. — Ну, как там поживают наши «курортники»? Как отнеслись к плану?
— Все приняли и кое-что подсказали… Просят электричества.
— Дело нужное… А еще что?
— Культбазу надо строить.
— Это ты им подсказал?
— Да не в том суть, кто подсказал, — важно то, чтобы построить на пастбищах такое здание, где бы можно было сосредоточить всю культурную работу: радио, кино, клуб, читальню.
Кондратьев закурил, угостил Сергея и спросил:
— А о чем говорил Гордей Афанасьевич? Я его выступление не застал.
— Все о деньгах, — со вздохом ответил Сергей.
— Ты не вздыхай… Это, Сергей, весьма существенный вопрос. — Кондратьев раскурил папиросу. — Этот вопрос надо обсудить детально, и не вдвоем, а с руководителями колхозов. Тут нужны и бережливость, и большая осторожность.
— Я это понимаю.
— А этот старик, как его фамилия? Да, Петро Спиридонович Чикильдин. Интересную мысль высказал. Он, кажется, плотник?
— Бондарь, — сказал Сергей, — и идейный противник Хворостянкина.
— Значит, не случайно упомянул о бочке. — Кондратьев некоторое время курил молча, о чем-то думая, — Да, старик прав… Людские души тоже нужно и строить и обновлять — вот к чему призывал этот бондарь и очень кстати призывал…
Некоторое время ехали молча, смотрели на темные дали степи, каждый размышляя о своем.
— Бедны мы еще хорошими работниками — вот в чем беда! — сказал Кондратьев. — Простой пример. В «Красный кавалерист» нужен партийный руководитель — и такой, который бы стоял на две головы выше Хворостянкина. И вот я не могу подобрать человека.
— А если найти на месте? — посоветовал Сергей.
— Назови, кого?
— Есть там агроном Нецветова.
Кондратьев не ответил. В это время машина спустилась с горы и осветила мост, широкий разлив Кубани, темные кущи садов по ту сторону берега.