— Вот и Рощенская! — сказал Кондратьев. — Быстро мы приехали…
6
Днем стояла жара, а ночью над горами веяло свежестью. От реки тянуло холодком, из ущелья дул прохладный ветер, принося слабые запахи скошенных трав и цветов. Тишина и полуночный покой царили вокруг.
— Эх, и что за ночка! — задумчиво проговорил Илья. — Танюша, тебе не холодно?
Татьяна не ответила. Они шли рядом. Разговор не клеился. Улица тянулась по ложбине. Дома прятались в садах, — ночью это были не сады, а густой лес с тревожным шелестом листьев. Ветви затеняли улицу, кое-где горели фонари на столбах, и от этого небо казалось необыкновенно темным и звездным. Илья вел на поводу коня, тишину нарушал мягкий топот копыт. Конь переступал осторожно и, не рассчитав шаг, часто толкал мордой в спину своего хозяина, — тогда скрипело седло и звякало кольцо на уздечке.
— Илюша, ехал бы ты домой.
— А ты как же?
— Что ж я? Тут уже близко.
— Одной страшно?
— Отчего ж страшно? Я не из пугливых…
— Это верно.
— Тебе еще столько ехать! И к утру не приедешь.
— А мне хотелось до утра побыть с тобой.
— Вот ты какой! — Татьяна остановилась, тяжело вздохнула. — Этого нельзя…
— Вот горе! Но почему же нельзя, Танюша?
Татьяна промолчала. И опять они шли молча. На краю улицы, в гуще деревьев, показались плетень, хворостяные ворота и калитка. Здесь жила Татьяна. Илья привязал к изгороди повод и попросил Татьяну посидеть на скамеечке. Татьяна села неохотно, стала не спеша поправлять косу и повязывать косынку. Илья закурил, осветив спичкой свое смуглое до черноты лицо, сухое, с горбатым носом.
— Думалось мне, — сказал Илья, — что ты пригласишь меня в дом…
— В такую пору? Это зачем же тебя приглашать?
— Смеешься?! Посидели, поговорили бы… Сынишку твоего посмотрел бы.
— Сынишка спит, да и все в доме давно спят.
Илья склонил голову, закурил. Татьяна выдернула из плетня хворостинку, поломала ее и сказала:
— Илюша, зачем ты на заседании партбюро завел этот разговор?
Илья молчал, еще ниже наклонив голову.
— Все равно из этого ничего не выйдет, — продолжали Татьяна. — Только Хворостянкина разозлил.
— Я сказал о тебе правду, сказал то, что нужно было сказать, и бояться тебе нечего… А что касается Хворостянкина, то пусть себе злится…
— А что скажет Кондратьев?
— Вот этого я еще не знаю. — Илья посмотрел Татьяне в глаза. — Но думаю, что Кондратьев поддержит… Вот поеду и доложу обо всем…
— Не успеешь. — Татьяна отвернулась и стала срывать листья хмеля на плетне. — Раньше тебя там будет Хворостянкин. Он же грозился ехать к Кондратьеву прямо с заседания…
— Это не страшно.
— Да ты герой! — Татьяна встала. — А все-таки тебе нужно ехать.
— Гонишь? — Илья тоже поднялся. — Ну что ж, поеду. Только на прощание скажи: настроение у тебя плохое?
— Да, радоваться нечему. — Татьяна отвязала повод и перекинула его на гриву коня. — Езжай, скоро рассвет.
Илья подтянул подпруги, отвязал притороченную к седлу бурку, накинул ее на плечи, затем подержал в руке стремя, но в седло не садился.
— Танюша, не печалься. Это же не только мое желание! Слыхала, что члены партбюро говорили… Ну, ты не грусти… Мы поможем… Я помогу! Веришь?
— Хорошо, хорошо. — Татьяна подошла к нему. — И верю, и печалиться не буду… Ну, что же тебе еще нужно?
Илья выпрямился, взмахнул, как крылом, полой бурки и укрыл Татьяну.
— Не балуйся, Илья!
Она хотела вырваться, но Илья удержал ее за руки:
— Веришь, Танюша, ничего мне не нужно! Понимаешь, ничего! А только уезжать от тебя не хочется…
— Смешной, ой, какой смешной!
Илье стало грустно, и он отпустил ее руки. Татьяна постояла с минуту, потом тихонько откинула полу бурки и отошла к калитке. Илья подошел к ней, молча посмотрел на ее грустное лицо, на чуть приметный в темноте завиток волос между бровями, а потом птицей взлетел в седло и с места погнал коня в галоп. Стук копыт постепенно смолк, только тревожно и глухо шумели верхушки деревьев.
Татьяна прислонилась к калитке и еще долго смотрела в темноту грустными глазами. Постояв так, подалась вперед и, как бы уже не в силах устоять, пошла быстрыми шагами не во двор, а по улице. Вокруг было тихо, лишь надоедливо звенели кузнечики за плетнем и слабо шептались верхушки деревьев. Татьяна свернула за угол и, осторожно прячась за ветками, вошла в соседний двор.
Против хаты стоял навес под камышом. Из-под навеса вышла собака, подошла к Татьяне, потерлась у ног, зевнула и ушла в глубь двора. Татьяна смотрела на темную пасть навеса и не могла сойти с места. Преодолевая вязкую тяжесть в ногах, пошла, прижалась к углу и сказала совсем тихо: