Ирина встала и подошла к полочке с книгами.
— Кажется, я видела здесь брошюру по механизации ферм, она бы нам пригодилась.
Ирина искала книгу, а Сергей смотрел на нее и опять, как уже много раз, замечал в ее внешности странную, непривычную для него перемену. Он хорошо понимал, что причиной тут является не платье в крупную белую и синюю клетку, нарочно сшитое с напуском спереди и с широкими боками, а беременность; она была в такой поре, когда молодая женщина расцветает от своего внутреннего счастья и бывает красива именно потому, что готовится стать матерью. Эта особенная красота пришла как-то сразу, и от прежней Ирины почти ничего не осталось. Она стала и полнее и выше ростом; походка была неторопливая, движения осторожные; лицо подобрело, налилось здоровьем, хотя кое-где на него и легли темные метки.
— И чего ты так смотришь? — спросила Ирина. — Или не узнаешь?
— Узнаю, но ты каждый день все меняешься.
— И буду меняться. Сережа, вчера я была на консультации. Врач — женщина, такая внимательная. Так вот она мне очень советует находиться постоянно в движении… Так что эта поездка даже на пользу.
— Я тоже так считаю. А ну, посмотрим, что тут пишут о механизации ферм.
И они склонились над раскрытыми листами.
27
Прошла неделя, установилась погода, дни стояли солнечные. Успели подсохнуть поля и укататься дороги, а Ирина и Прохор все еще находились в Усть-Невинской — не на чем было выехать. Стефан Петрович Рагулин, злой оттого, что Прохор надолго уезжал из колхоза, лошадей не дал и заявил, что пусть те, кто нуждается в помощи усть-невинских электриков, сами и присылают своих лошадей с тачанкой. В колхозах имени Кочубея и имени Ворошилова, как на беду, все выездные лошади были в разгоне. Прохор пошел с жалобой в стансовет, показывал свое командировочное удостоверение и требовал лошадей. Затем начал звонить в райисполком, и наконец все хлопоты кончились тем, что Савва вызвал к себе в кабинет Дорофея и сказал:
— Запрягай… Отвезешь в «Светлый путь» наших электриков и сразу возвращайся — повезешь агрономов на лесополосу.
Кто хотя бы немного знает Дорофея, этого молодцеватого стансоветского кучера, тот, разумеется, и без наших пояснений поймет, что означала для него даже не вся фраза, сказанная Саввой, а только два слова «запрягай» и «отвези»… Для Дорофея, привыкшего быть исполнительным, слова эти имели такой же определенный и точный смысл, как, скажем, дважды два — четыре; поэтому не прошло и получаса, как тачанка, покачивая наших электриков, гремела по дороге прямым курсом на закубанский колхоз «Светлый путь».
По-своему хороша бывает кубанская степь даже в пору увядания. Лето давно ушло. Нигде не лежат цветы, и поля не радуют пестротой красок; не слышно звуков машин, людского говора, цокота бричек, и не разливаются, как бывало летом, птичьи голоса; вся степь стала тихой и просторной, и куда ни взгляни, повсюду увидишь все ту же знакомую печать покоя.
Обычно только в дождливую погоду вид степи бывает мрачным и неприветливым — ничто тогда не манит и не ласкает взгляд… Зато в такой ясный день, какой выдался сегодня, низкое небо с утра было окрашено в нежнейшие синие тона, а солнце светило хотя и не жарко, но щедро. Зеленые краски озими, чуть поблескивая, разливались от горизонта к горизонту. Пламенем вспыхивали на солнце далекие изгибы Кубани, кустарники и лески, кострами горели по всему закубанскому взгорью…
Неведомо откуда взявшись, в воздухе заблестело такое обилие «летучего шелка», что он рябил в глазах. Тончайшие нити летели во все стороны, исписав все небо, цеплялись ко всему, что встречалось им на пути. Близ дороги они опутали высоченный, старый и сухой татарник, и он белел, точно укрытый парашютом. Паутинки облепили копну сена, — издали казалось, что она осыпана инеем. Низко над землей пролетела ворона, и на ее прижатых к хвосту матово-черных лапках развевались белые ленточки. Паутина опускалась на землю, садилась на козырек тачанки, цеплялась лошадям за гривы и даже Дорофею за ухо…
— Дядя Прохор, вот ты человек пожилой, — рассудительно заговорил Дорофей, поймав кнутовищем паутину, — поясните мне: отчего эти липучки летают и откуда они берутся?
Прохор кашлянул, снял двумя пальцами со своих усов паутинку, подул на нее, взглянул на Ирину и тогда уже с достоинством проговорил:
— Отчего оно летает и где оно берется? Где берется — не могу сказать, — может, его на небе какой святой прядет, не знаю… А вот ежели рассмотреть тиритически, то в народе оно зовется «бабье лето». А почему так зовется? Стало быть, по той причине, что, по старорежимному понятию, нашим бабам завсегда доставался самый краюшек лета… А почему такое было? Несправедливость существовала при царском режиме, бабам житуха была горькая… А еще скажу: в народе эта паутина зовется тенетник, а ежели этого самого тенетника в небе много, жди ясную погоду… Примета верная! Старые люди так и говорили: тенетник на ус садится — будет тепло…