— И откуда вы, Прохор Афанасьевич, всю эту научность знаете? — искренне восторгался Дорофей.
А Прохор, делая вид, что такая откровенная похвала кучера мало его трогает, поглаживал усы и усмехался; тут неожиданно на ус ему прилипла паутинка, он смачно сплюнул и вытер рукавом губы.
— Поживешь с мое, Дорофей, — еще более узнаешь, — сказал он, скатывая в пальцах мокрую паутинку.
Ирина в разговор не вмешивалась — она любовалась видом долины, по которой текла Кубань, и теми кустарниками, которые пламенели вдали. А Дорофей, решив вволю поговорить с Прохором, привязал вожжи к ноге чуть ниже колена, дал лошадям свободу и, полуобернувшись к заднему сиденью, вынул кисет, набитый махоркой.
— Дядя Прохор, — заговорил он, когда они закурили, а над головами таял дымок, — а вы не сможете ответить мне еще на один вопрос?
— Спрашивай, ежели смогу — отвечу.
— Этот мой вопрос, можно сказать, политический, — продолжал Дорофей, натягивая ногой вожжи и этим давая знать лошадям о себе. — Повсюду говорят и в газетах пишут, что социализм мы построили, но что этой жизни и для человека опять недостаточно, а потому надо идти вперед и строить коммунизм… И мы его, как я уверенно понимаю, строим — это мне не надо пояснять, я сам все вижу.
— Тогда что же тебе еще пояснять? — Прохор развел руками и посмотрел на Ирину, как бы ища у нее сочувствия. — Ты же комсомолец?
— Недавно вступил.
— Так вот ты, как молодой комсомолец, — поучал Прохор, — и обязан твердо знать, что коммунизм мы строим и построим… Вот тебе и весь ответ!
— Да не в том цель моего вопроса. — Дорофей счищал пальцем шелушинки на своем носу. — Что мы построим — это я тоже знаю. А как в нем жить будем? Вот что я хочу знать…
— Ишь ты, какой вопрос придумал! — Прохор опять взглядом просил у Ирины сочувствия. — А зачем тебе об этом знать?
— Хочу заранее все уяснить.
— Отвечу… Жить будем хорошо, — это же ясно!
— А разве мы зараз плохо живем?
— Неплохо, а что ж из этого? Люди хотят жить еще лучше.
— А как это «еще лучше»? — допытывался Дорофей. — Я думаю, думаю, а придумать не могу.
— Пойди лектора послушай.
— Слушал… А лектор тоже говорит, что надо строить новую жизнь, а какой эта наша жизнь будет на практике — не говорит… А я хочу знать: как мы тогда жить будем?
— И чего ты пристал: жить да жить! — Прохор не мог скрыть своего недовольства такими назойливыми вопросами. — Тебе же сказано, что жить будем самым наилучшим образом — чего ж еще? И чему вас там в комсомоле учат…
— Прохор Афанасьевич, — заговорила Ирина, — а вы расскажите Дорофею о технике. Помните, Грачев рассказывал…
— А что кучер смыслит в технике? Ему кнут да вожжу давай… При коммунизме, Дорофей, все будут делать машины… А ты технику изучаешь? Молчишь? А разные вопросы задаешь…
Прохор умолк и, склонившись на бок, стал смотреть на серую бровку дороги. Дорофей, оставшись недовольным ответом, больше не спрашивал; он поудобнее уселся на козлах, натянул вожжи, показал кнут, присвистнул, и тачанка закачалась на рессорах.
Перед ними, немного правее от дороги, вырос всем хорошо известный Качкачев курган, — старик чуял зиму и уже покрылся седым ковылем и толстым слоем слежавшейся травы. Этот высокий могильник с лысой и плоской, как стол, вершиной, издавна служил обозначением границы между землями станиц Усть-Невинской и Родниковской, и к его подножию подходили лишь пастухи, да и то редко. Теперь же возле Качкачева кургана собралось много народу, — мужчины были кто в бурке и в башлыке, кто в потертой армейской шинели и в кубанке с синим или красным верхом; женщины в полушубках и в ватниках, повязанных белыми теплыми шалями; стояли машины, тут и грузовые и легковые, тачанки, линейки, разномастные лошади под седлами, — все это напоминало собой лагерь какой-нибудь экспедиции.
— А сколько людей! Да верховые! — первым нарушил молчание Дорофей. — Дядя Прохор, а что они такое делают?
— Ага! Опять — дядя Прохор? — переспросил Прохор. — Знать, без Прохора ничего не смыслишь? А Прохор все знает, и могу тебе в точности ответить: это агрономы со всего района степь планируют… Понятно?