— Вот уж с этим я несогласен, — не выдержал Виктор. — Какой же это руководитель, если он технически слепой…
— Нет, дорогой товарищ, ежели председатель не умеет возглавить массы, то ни ампельметры, ни вольтельметры ему не помогут. Ему подавай политическую подкованность…
— Тогда я не понимаю, — глядя в потолок, проговорил Виктор, — зачем же посещаешь курсы?
— Партийная дисциплина.
— А зачем двурушничаешь?
— Ай, шутник, ей-богу! — Хворостянкин рассмеялся хрипло и с кашлем. — Ну, шути, шути… Вижу, у тебя голова уже не работает… Отдыхай, поспи, а завтра мы продолжим нашу беседу.
Виктор повернулся на бок, натянул одеяло на голову и, ощущая на груди свое теплое дыхание, хотел уснуть, но не мог. Самочувствие было скверное, голова разболелась. А отчего? Кажется, чего бы еще? И вкусный ужин с вишневой наливкой, и чистая постель, в которой он уже согрелся, и разговорчивый Игнат Савельевич, — словом, все в этом доме должно было только радовать и приносить успокоение. Но ничего этого не было, и Виктор, ворочаясь в нагретой постели, не мог понять: почему же после такого трудного дня нет сна и почему вместо радости на сердце у него лежали тревога и тоска?
Да, конечно, в двух словах ответить на этот вопрос было бы нетрудно, ибо Виктор понимал — всему виной явился разговор с Хворостянкиным; а вот почему именно этот разговор нагнал такую тоску, причинил душевную боль и вызвал бессонницу, — этого он объяснить себе не мог.
«Ну хорошо, — думал Виктор, глядя на белевшее в темноте окно, — Хворостянкин человек недалекий, и все, о чем он тут молол, исходит не от ума, а от зазнайства и высокого самомнения, — это видно даже невооруженным глазом. А мне-то какое дело и до Хворостянкина, и до его изречений? Коммунист, а рассуждает похлестче всякого обывателя. К сожалению, такие экземпляры еще существуют и переведутся, видимо, еще не скоро. Но мне-то до всего этого какое дело? Почему я стал его поучать, злиться, доказывать? Ого, да я уже, кажется, вхожу в роль моего друга детства… Вот бы Сережа послушал, как я тут поучал этого усатого дядьку… Ну, спать, спать, а завтра снова качаться в седле… Степь в снегу безмолвна, а среди этой степи Виктор Грачев на коне один, как птица… Спать, спать…»
А сна не было. Перед усталыми глазами белым квадратом стояло заснеженное со двора окно, от него веяло морозной свежестью. Мысли переполняли голову, и от случая с Хворостянкиным Виктор обратился к тому, что его волновало уже много дней и ночей: он замечал в себе странную перемену и никак не мог решить, радоваться этому или огорчаться.
Разумеется, такая перемена не могла явиться из ничего и вдруг; возможно, ее и вовсе не было бы, не случись в станицах таких массовых электротехнических курсов. Виктор Грачев, инженер-монтажник, собирался всю жизнь иметь дело только с машинами и вдруг, как говорят — волею судьбы, сделался инженером-педагогом, и надо сказать правду — педагогом несколько необычным. Более трехсот человек прислушиваются к его словам, им он прививает любовь к технике; и хоть трудные бывают переезды из станицы в станицу в холод и метель, но зато приятно сознавать: он обучает техническим наукам людей, из среды которых вырос сам. Виктор видел, как с каждым новым его приездом в станицу у его земляков все больше и больше просыпались любознательность и та природная пытливость ума, от которой у человека светлячками горят глаза…
Вся эта перемена в людях отражалась, как свет от зеркала, и на нем, оттого и менялся его характер, и Виктор понимал: да, важно, конечно, смонтировать на Кубани гидростанцию; да, важно, конечно, по строгим техническим правилам установить турбину, генератор с возбудителем и распределительный щит; но во много раз важнее — монтировать такое сознание у колхозников, которое порождает новое отношение к жизни…
В субботу Виктор Грачев был в Рощенской, — на этой станице замыкался круг его недельной поездки по району. Занятия курсов, как обычно, затянулись и кончились поздно вечером. Виктор направился на квартиру к Сергею; давно они не виделись, — хотелось и побыть вместе, и поговорить.
Знакомый небольшой дворик был завален сугробами, — ночью они напоминали крохотные утесы и снежные перевалы. В комнатах горел свет, но Сергея дома не оказалось, — он был на заседании бюро. Ирина встретила Виктора улыбкой на лице, заметно пополневшем и потемневшем от беременности; просила остаться и подождать Сергея, обещала напоить чаем, но Виктор отказался и ушел. В другое время он и остался бы и пил чаи, но на этот раз случилось нечто необычное: он смотрел на Ирину, а перед ним почему-то стояла Соня, грустная, с гордым взглядом. И вот тут, неожиданно для самого себя, он решил сейчас же ехать в Усть-Невинскую и во что бы то ни стало повидать Соню. «Все одно — размышлял он, входя в райисполкомовскую конюшню, где стоял его конь, — оттуда в понедельник начнется новый круг моего недельного странствия, так что лучше поохать в Усть-Невинскую не завтра, а сегодня в ночь…»