— Да, горячая штука, — мечтательно сказал Тимофей Ильич и, комкая куцую бородку, пошел от молотилки.
Усевшись на тачанку, Тимофей Ильич всю дорогу до Усть-Невинской бурчал и поругивал Никиту Мальцева.
— Видел, Никита, чего Рагулин понастроил?
— Дело новое, — неохотно отвечал Никита.
— Что ж, что оно новое? А ты чего не ставишь столбы?
— Нет же из района указаний.
— Директиву ждешь? А рази Рагулин ее имеет?
— И чего вы меня завсегда Рагулиным упрекаете?
— А того, что ты молодой… Опережать должон…
Теперь, когда Тимофей Ильич лежал в кровати, весь этот разговор снова лез в голову, и старик мысленно то осматривал молотилку, то расспрашивал Прохора, то ругал Никиту и никак не мог уснуть. «Рагулин все сам вершит, а другим няньки нужны… Эх, был бы я над всеми главный…» Старик тяжело вздохнул и закрыл слезившиеся от усталости глаза.
Поднялся Тимофей Ильич раньше обычного — в окна еще только-только начал просачиваться рассвет. Разгневанный, с воспаленно-красными глазами, он потребовал у Ниловны новую рубашку, суконные шаровары на очкуре, надел босовики, заправил в шерстяные носки узкие снизу штанины, подпоясался тонким ремешком. Все это он делал молча, сопел и ни на кого не смотрел.
— Тимофей, аль куда пойдешь? — робко спросила Ниловна.
— Схожу по делам.
— Может, к Сережке?
— Не допытывайся, — буркнул Тимофей Ильич. — Заверни мне в дорогу харчей. Вернусь поздно.
День выдался сухой и жаркий. Тимофей Ильич приморился, босовики и края штанин покрылись пылью. В Рощенскую пришел в самый зной, постоял на площади в тени под деревом, хотел зайти к сыну, но раздумал и направился в райком. В коридоре, пустом и прохладном, присел на скамейку, осмотрелся, затем нашел нужную дверь и, не постучавшись, открыл… Кондратьев сидел за столом, а напротив него — директор Усть-Невинской МТС Чурилов, мужчина грузный, с большой, низко остриженной головой.
— А! Тимофей Ильич! — приветливо сказал Кондратьев, вставая. — Заходите, милости прошу.
— Чего теперь меня просить, без просьбы пришел!
После этих слов Тимофей Ильич примостил гнездом шапку на свою толстую палку, поставил это гнездо в угол, а сверху положил сумочку с хлебом. Затем с достоинством подошел к столу и подал руку сначала Кондратьеву, потом Чурилову.
— Какими судьбами к нам? — спросил Кондратьев, предлагая стул.
— Пришел на заседание, — вполне серьезно сказал Тимофей Ильич.
— Это как вас понимать? — поинтересовался Чурилов.
— А так и понимай… Соскучился по заседаниям, — все тем же серьезным тоном продолжал Тимофей Ильич. — Вы тут заседаете, а мне, старику, скучно… Вот я тоже пожаловал в общую компанию.
— Ну что ж, — сказал Кондратьев, понимающе взглянув на гостя, — давайте заседать втроем.
— Нет, Николай Петрович, — возразил старик, — я хочу с тобой, один на один… Чтоб меньше промеж нас прений было…
— А! Вот как! Согласен… Я сейчас кончу с директором. — Кондратьев обратился к Чурилову: — Никаких локомобилей к Рагулину не тащи, не позорься…
— А я потащу и не опозорюсь, — возразил Чурилов. — За обмолот в первую голову отвечаю я, а не Прохор Ненашев. Меня станешь ругать на бюро.
— Да ведь люди-то смеяться будут!
— Что мне люди? — Чурилов встал, прошелся по кабинету. — Меня сам Рагулин просил… Он тоже в душе не уверен — и правильно. Тут, Николай Петрович, нужна осторожность, и все требуется заранее предусмотреть.
— А если сорвется вся эта музыка? Застопорит, не потянет, а у нас под рукою нет локомобиля? Трактор я там держать не буду, а локомобиль поставлю…
— Хорошо, ставь, — согласился Кондратьев, — только обратно тащить будешь на себе…
— Не боюсь, ибо знаю, что без локомобиля Рагулину не обойтись… Ты, Николай Петрович, положись на мое чутье…
Чурилов пожал руку Кондратьеву, потом Тимофею Ильичу и вышел.
— Тоже сомнение имеет? — спросил Тимофей Ильич, кивнув на дверь.
Кондратьев молча положил ближе к гостю коробку папирос.
— Курите… У сына гостили?
Тимофей Ильич взял папиросу, помял ее в пальцах, посмотрел на мундштук. Прикурил и придвинул стул ближе к столу.
— Сперва до тебя пришел. — Тимофей Ильич пригладил усы, и сухое, костлявое его лицо сделалось суровым. — Николай Петрович, насчет заседания я, конечно, пошутил.
— Тимофей Ильич, в этой шутке есть доля горькой правды, — сказал Кондратьев. — Надо сознаться, заседаем мы часто и помногу.