— Гриша, Татьяна Николаевна едет, — шепнул ему паренек и убежал.
Григорий выпрямился, сбил рукой волосы и, вытирая спину и грудь полотенцем, торопливо ушел в дом.
А Татьяну уже заметили все, и женщины направились ей навстречу. Ее окружили посреди двора и заговорили все сразу;
— Танюша, милая, кто ты теперь? Агроном или еще кто?
— Татьяна Николаевна, правда, что тебя выбрали?
— Тю, баба! Понятие нужно иметь. Не выбрали, а избрали, — сказал бригадир Прокофий Низовцев.
— Да, я теперь и агроном, и секретарь партийного бюро — это верно. Было у нас собрание, и меня избрали или выбрали — это все едино… И вот я приехала…
В это время на стан въехал верховой, — это и был Андрей Васильевич Кнышев. Он остановился в сторонке и старался понять, что здесь происходит.
Татьяна спрыгнула на землю, ее обняла молодая женщина и что-то шепнула на ухо. А на шарабан, подобрав подол широченной юбки и блеснув загорелыми икрами, взбиралась грузная, высокая и сильная женщина, — это была Варвара Сергеевна Аршинцева. Под ее тяжестью рессоры согнулись так, что ящик шарабана лег на ось. Она поправила косынку, подобрала ладонью спадавшие на лоб волосы и стояла молча.
— Пропали рессоры!
— Куда там, тяжесть какая!
— Тетя Варя, начинай, а то пружины не выдержат!
— Ти-и-ше!
— Интерес тут у нас такой, — начала Варвара, — хотя я, как парторг в бригаде, уже докладывала, но люди зараз от тебя хотят все знать: скажи им, Танюша, в самом деле уже нет у нас Ивана Ивановича?
— Да забудь ты о нем!
— Человек тоже старался.
— Знаем, старался, только не в ту сторону.
— Нет, не забуду, — продолжала Варвара Сергеевна, обведя всех гневным взглядом. — А почему не забуду? Потому что хоть он и был Иваном Ивановичем, а отличить его от Хворостянкина было невозможно.
— Два сапога — пара!
— Истинная правда!
— И через то, как я сама была на том собрании, то еще раз докладываю: больше нет в колхозе того Ивана Ивановича, уехал он совсем из станицы, а есть Татьяна, Николаевна. И как это было — тоже еще раз доложу… Татьяну Николаевну, как женщину грамотную и по книгам и по посевам, с людьми обходительную, и как мы все ее хорошо знаем по работе, сказать — по урожайности, то через это единодушно избрали на новый пост… И наказ ей давали — тоже доложу. Говорили ей, чтобы во всем линию держала коммунистическую, то есть чтобы с народом во всем советовалась…
— Как себя чувствовал Хворостянкин?
— Волновался, — ответила Варвара Сергеевна.
— А райком «за»?
— А как же? «За»! Был представитель. — Варвара Сергеевна поставила свою тяжелую ногу на колесо. — Мы безошибочно решили… А теперь приглашайте Татьяну с нами завтракать.
Варвара Сергеевна спрыгнула на землю. И пока под ветками тутовника накрывали столы, сделанные из досок, она взяла Татьяну под руку и отвела в сторонку.
— Ну, как ты себя теперь чувствуешь? — спросила тихо. — Без привычки волнуешься?
— Немножко.
— А ты покрепче держись. — Она прикоснулась губами к уху и зашептала: — Григорий тут… Пришел к нам за газетами…
— А где ж он? — Татьяна покраснела.
— В хате. Увидел тебя и спрятался.
— Вот как! — Татьяна рассмеялась. — Значит, боится!
— Теперь тебя все мужчины будут бояться… А ты с ними построже!
— Ну пойдем к столу.
Татьяна пошла к деревьям, где уже за длинным столом усаживались колхозники. Завтракать она отказалась: была не голодна. Тогда ей предложили черешен, только что принесенных из сада. Татьяна отобрала самые крупные ягоды, сложила хвостик к хвостику и с этим пучочком, похожим на крохотный букет, пошла по двору. В окно она увидела Григория. Без рубашки, с гладко причесанным и еще влажным чубом, Григорий склонился над столом и просматривал газеты. Татьяна вошла в дом так тихо, что он не услышал.
— Здравствуй, Гриша…
Григорий поднял голову, и его худощавое, со строгими чертами лицо расплылось в улыбке.
— Ищу статью, — сказал он, кивнув на газету.