Они направились по узкой стежке, петлявшей между кустами.
— Я тебя тогда всю ночь ждал… Ну, зачем же пообещала, а не приехала?
— У косарей задержалась. Туда приехал Хворостянкин, — ну и был длинный разговор.
— Я все ждал, думал…
— Хотел, чтобы я с Чуриловым поговорила? — Татьяна рассмеялась.
— Тебе все шуточки… Танюша, а Стегачев будет на вашем заседании? — вдруг спросил Григорий после некоторого молчания.
— А откуда ему быть? — удивилась Татьяна. — Да и что это тебе пришло на ум?
Она шла, не поворачивая головы и только слегка встряхивая косами.
— Я хотел попросить, — тем же спокойным голосом говорил Григорий, — если он будет, так ты у него…
— Ревнуешь, Гриша?
— …спроси у него, когда же он напечатает очерк о нашей радиосвязи… Обещал же.
— Гриша, милый, забудь ты и Стегачева, и очерк!
Она повернулась и поцеловала Григория, — ее косы, слабо пришпиленные, упали на плечи…
А в это самое время в станице мать Татьяны, Ольга Самойловна, встречала гостя: со скрипом отворилась калитка, и в нее неторопливо, своим грузным шагом вошел Игнат Савельевич Хворостянкин.
Ольга Самойловна, повязанная серой косынкой, стояла посреди двора с ведром в руке. Это была женщина хотя уже и пожилая, но еще собой видная, при здоровье, — из породы тех кубанских казачек, которых не старят ни годы, ни горе. В войну она потеряла мужа и сына. Оставшись вдвоем с дочерью, тоже вдовой, она провела не одну ночь в слезах, но днем ее горя никто не видел. Она была дояркой и там, на ферме, среди таких же колхозниц, как сама, в постоянных хлопотах и заботах находила утешение.
— Проходи, проходи, Игнат Савельевич, — приглашала Ольга Самойловна, повесив на жердь ведро и вытирая руки о фартук. — И что это ты пожаловал к нам? То, бывало, только мимо на тачанке пролетал…
— Да, пролетал… Верно… А зараз вот исправлю свою прежнюю оплошность. — Игнат Савельевич поздоровался с хозяйкой. — Самокритику, Ольга Самойловна, сам себе навел и вот теперь вижу свои недостатки: А как же? Самокритика, Ольга Самойловна, есть наше движение вперед…
— При чем же тут движение? — спросила Ольга Самойловна, скрестив на груди сильные руки. — Есть же и другие дворы, а ты в наш забрел?
«А ничего собой вдовушка, подходящая закусочка», — подумал Игнат Савельевич и стал рукой подбадривать усы.
— Другие дворы — то не в счет, — сказал Игнат Савельевич, веселым чертом поглядывая на хозяйку. — В этом дворе живут две вдовы, сказать — жены геройски погибших воинов, и руководителю надлежит здесь бывать: может, потребуется помощь или какое содействие…
— Опоздал с беспокойством.
— Это почему ж так? Нет, Ольга Самойловна, лучше поздно, чем никогда.
— Ох, по глазам вижу, хитришь! — сказала Ольга Самойловна, предлагая гостю стульчик. — Не воины тебя сюда пригнали, а что-то другое в голову влезло… А вот что, не знаю…
— Поверь, Ольга Самойловна, ничего другого в голове нету… Истинную правду говорю.
— А почему раньше не заходил?..
— Закружился, забегался, — присаживаясь на стульчик, сказал Хворостянкин. — Ты же знаешь, Ольга Самойловна, всюду я один. Все на моих плечах — да тут разве обо всем вспомнишь? Груз же какой несу на себе!
— А теперь тебе полегчало, бедняге? — насмешливо заговорила Ольга Самойловна. — Это, случаем, не дочка моя принесла тебе облегчение?
«Ага, принесла, жди от нее, принесет, облегчит — долго помнить будешь!» — думал Хворостянкин.
Подбодрив ладонью усы и взглянув бесовским глазом на хозяйку, сказал:
— Насчет облегчения, Ольга Самойловна, еще ничего такого определенного не видно… Но идем мы нынче с Татьяной Николаевной в одной упряжке.
— Кто ж из вас подручный, а кто бороздный? — со смехом спросила Ольга Самойловна.
— Ты лучше спроси: кто из нас, в случае какой неуправки, будет в стороне, а кто в бороне? — тоже смеясь, сказал Хворостянкин. — Как всегда, я во всем в ответе… Груз несу на себе один.
— Да, в паре с тобой Татьяне трудно придется.
— Это почему же?
— Погляди на себя, какой ты здоровило, а она и женщина и собой малосильная…
— Эге! — Тут Игнат Савельевич даже приподнял палец, узловатый и сильно поросший серой щетиной. — У нее теперь такая должность, что сила в расчет не берется… Требуется голова, умственность, сказать по-простому — башковитость.
— И кто ж из вас в умственности дюжей?
— Еще мы этим не мерялись. — Хворостянкин задумался и негромко проговорил: — Не мерялись, но вскорости, как я вижу, доведется померяться… А где же будет дочка?