— Что-то я этого Панкратова не знаю, — задумчиво проговорил Кондратьев. — Кто он такой?
— Да как же ты его не знаешь? — удивился Головачев. — Очень даже хорошо знаешь! Костя — комсорг!
— Костя! Комсомольский вожак?
— Он самый… Ну, парень голова! Действительно чаля даго!
— Костю-то я знаю…
Кондратьев склонился на подоконник и задумчиво посмотрел на широкую, заросшую травой улицу, по которой верхом на хворостинках мчались трое мальчуганов и две девочки.
39
Дом Головачева, куда Кондратьев был приглашен обедать, так надежно прятался за садом, что с улицы сквозь сочную листву чуть-чуть виднелись окна на белой стене, как на экране. Стеклянная терраса была обращена во двор, к западу, и солнце, опустившись довольно низко, уже полыхало в стеклах жарким полымем. Небольшой, с одним сарайчиком и сажком двор был покрыт пышными кустами «веничья» — красивого декоративного растения, из которого на Кубани делают метлы и веники. От калитки к дому вела дорожка, обсаженная гвоздикой и петушками.
— Жена дюже обожает эту зелень, — идя сзади и как бы в чем оправдываясь, сказал Головачев. — А вот и мой ангелочек!
В дверях террасы, как в рамке, стояла красивая женщина лет тридцати, невысокого роста, полногрудая, с голыми до плеч руками, которые она прятала под фартук.
— Иван, — сказала она сочным голосом, озорно поведя бровью, — ты хоть при людях не называй меня этой глупой кличкой!
— Алена, это я из любви… Чувство! — Головачев обратился к Кондратьеву: — Жена у меня молодая, так сказать, вторично нажитая… ну и за словечком в карман не лезет…
— «Чувство»! — передразнила Алена. — А разве оно у тебя есть?
— Ну, Алена, не шуми… Собери-ка нам обед.
Все три окна выходили в сад, листья там стояли темно-зеленой стеной, отчего в горнице было сумрачно и прохладно, пахло лесом, скошенной травой и гвоздиками. Обстановка в горнице была обычная: кровать на пружинной сетке, с горкой малых и больших подушек, с ковриком, на котором изображены непомерно грудастая русалка и плывущий лебедь; стол с фотографиями и баночками от пудры и помады, зеркало, обрамленное венком из живых цветов; стулья, диван, этажерка с книгами…
Рамы не закрывались ни днем, ни ночью. Ветка сливы с гроздьями еще зеленых, в сизой пыльце плодов свисала прямо на подоконник. Кондратьев сидел на диване, смотрел в сад, заметив на развилке ветки крохотный клубочек шерсти и ваты. Из этого клубочка выглядывали желторотые, совсем крошечные птенцы. Вскоре сюда прилетели две птички с червячками в клювах — игрушечно-маленькие, вполовину меньше воробья, но такие нарядные, с такой красочной расцветкой шеи, спинки и крыльев, что Кондратьев, любуясь ими, невольно улыбнулся… «И чего он так смотрит в сад и про себя усмехается? — подумал Головачев. — Неужели знает о моих делах на мельнице у Хохлакова… Наверно, знает, а то чего бы ему смотреть в сад и усмехаться…» С улицы доносился частый звон наковальни. Где-то жалобно заржал жеребенок. Вдали гремела бричка. Мимо окон проскакал мальчуган на коне без седла.
— Посыльный помчался, — пояснил Головачев. — Зараз сойдутся. У нас народ любит собрания… И бухгалтерия все приготовит… «Дружба земледельца», ежели что государству нужно, то постарается и завсегда будет впереди…
Головачев тоже посмотрел в сад, но не увидел ни гнезда, ни птичек, сжал в кулаке усы и подумал: «Молчит, а глазами опять уставился в сад… И чего он все туда смотрит?.. Может, ему собрание для другой цели требуется… Выйдет перед народом и скажет: «Иван Кузьмич, а почему вы не уплатили Хохлакову гарнцевый сбор?» От этой мысли ему стало грустно, и, чтобы не показать эту грусть гостю, он улыбнулся и сказал:
— Николай Петрович, а тихо у нас… Покой… Сюда бы умственных людей на поправку… Тут любую нерву легко вылечить — лучше всякого курорта.
— Да, живете вы тихо, — сказал Кондратьев, продолжая смотреть в сад. — Трактор не загудит, комбайн — тоже… Тишина!
— Намекаешь? А я же знаю, на что намекаешь, — сказал Головачев. — Не загудит, верно… Обходимся… без моторов… Все подымем тяглом да руками…
— И долго будете так… обходиться?
— Как само дело покажет… Пока есть расчет.
В светлых больших глазах Головачева таилась одна ему известная и скрытая от всех мысль… «Зачал разговор с тракторов да с комбайнов, — думал он, — а потом к мельнице доберется: «А как там вы с Хохлаковым гарнцевый сбор собирали?..»