Постепенно я все про себя поняла и почти перестала спрашивать, и про песню Эцэлэта тоже сперва не спросила.
Прошел месяц или два – много похожих дней – и Решт сказал: я смогу узнать эту песню. Сказал так гордо, словно сам собирался ее найти. Мы ушли в тот день далеко от деревни – в тайне от Атеши Решт учил меня драться. Выбрали огромную поляну – другая сторона леса брезжила вдали. Воздух звенел от жары, редкие вздохи ветра взбивали медовые и терпкие запахи над высокой травой. Когда мы оба устали, устроились отдохнуть на краю знакомых зарослей. Решт отдал мне яблоко и настойку из брусники, она была перебродившая, слишком сладкая, глаза у меня слипались, роящиеся голоса шмелей мешались с голосами земли и ветра. «Смогу узнать, – повторил Решт, – мне он точно расскажет». Взгляд его был веселым и безмятежным, хотя сейчас я скорей знаю это – а самого взгляда не могу представить. Помню, я испугалась, что так и будет. Мне стало обидно, что Решт узнает новую песню, а я не могу выучить даже известные всем. А еще я считала, Эцэлэт правильно поступает, справедливо. Зачем учить тех, кто тебе не верит? Об этом не стала говорить – знала, к чем такой разговор приведет. Решт как всегда рассмеется, скажет: «Только тебя я согласен признать посвященной», будет меня щекотать. Потому я сказала только: «Эцэлэт никого не учит. Даже своего учителя не научил». А Решт обнял меня и ответил: «Тайна от учителя – самое обычное дело! Мне он расскажет. Захочет дружить со мной». Мне стало стыдно, стыдно до дурноты, что мы обманываем Атеши, мне противно было это слышать про Эцэлэта – и я не стала дальше спорить. Решт сказал еще: «Поспи, если устала, я тебя посторожу» – наверное, из-за моего сумбурного молчания. Я так ему тогда доверяла! И правда могла бы заснуть. Но я сказала: «Нам пора возвращаться».
Как Решт разозлился, когда Эцэлэт ему отказал! Тот его взгляд даже сейчас помню ясно – глаза остановились, подернутые мутной пеленой, губы побелели от гнева. Совсем недавно он смотрел так же. Он ругался много недель, говорил даже, что Эцэлэту не место в нашей деревне, раз он думает лишь о себе. Тогда я решилась спросить у Атеши про песню. Испугалась, что Эцэлэта и правда могут выгнать. Но Атеши сказал: «Эцэлэт считает, что он сам по себе. У него свой особенный мир в нашем обыкновенном мире. Но мы все равно заботимся о нем. Таков наш долг». Потом он заговорил про то, что я не должна пытаться искать новые песни, пока не освою все, что он объяснял – и впервые его выговор меня не расстроил.
Покинув деревню, мы отправились к скрытому источнику. Лес дышал влажной прохладой, уже совершенно черный, хмурый. Изломанные силуэты ветвей сплетались над нами разлохмаченной сетью, звезды покачивались в этой сети, пронзительно далекие. Осенние запахи отдалились, подернутые ночным инеем. Я сжимала руку Эцэлэта, двумя ладонями пыталась отогреть его прохладные пальцы – хоть и понимала, что для настоящей помощи света мне сейчас не хватит. Но чем глубже мы уходили в чащу, тем прозрачней и ближе звучала песня скрытого источника, тем легче мне становилось дышать. Вязкий морок, опутавший Сердце Леса, казался теперь сном – дурным, душащим, но преодолимым. Скрытый источник заискрился перед нами, и, как и прежде, я потеряла дыхание – все звезды здесь, мы здесь! Отчаянный восторг и смущение охватили меня, когда я ощутила память источника, вновь возвратилась в тот миг, когда он связал наши судьбы – он горел здесь все так же ярко. Эцэлэт обнял меня, и я поняла, что живу.
Охотничий дом, как и лес, стал холодным, сумрачным, хмурая морось пропитала доски – но мы не следили за огнем, нам не было холодно. Вся плохая память меня покинула, я представляла, что на многие дни пути мы одни, только мы, наш свет, наши голоса. Я знала, что потом устыжусь этих грез, я жалела о том, что покинула источник, оставила его со слепыми, жестокими людьми. При воспоминании об этом мне хотелось плакать. Мой свет ничего не изменил, его слишком мало. Я сияю, но стало даже хуже – словно свет вырвал из полумрака все, что раньше оставалось смутными тенями за гранью видимого мира. При мысли об этом печаль и ярость пронзали меня, в недолгих, сбивчивых снах я бежала обратно – вычерпать душу до дна, изменить их. Эти сны или обрывались на границе леса, или заканчивались кошмарами. Я нарочно забывала их, но затхлый воздух дома совета давил мне горло после пробуждения. Наяву все отступало, наяву со мной был Эцэлэт. Я прижималась к нему крепче и спрашивала: «Нам еще не пора возвращаться?», а он отвечал: «Еще нет, ты должна отдохнуть», – и все мои тревоги таяли в его прикосновениях.