Но ночь унесла мою надежду. Пелена сновидений пропиталась тревогой, холод во сне был неистовей игл ледяной песни, а звезды едва виднелись сквозь дым. Этот дым становился чернее с каждым мгновеньем, грозил поглотить небо, – и я собрал все силы, вырвался в явь.
Проснулся и увидел, что и Нэйталари бьется в сетях кошмара, сжимает кулаки, дышит прерывисто и часто. Или наш кошмар был общим? Я разбудил ее поцелуем, не позволил говорить ни себе, ни ей, и мрак отступил. Нам было светло в ночной темноте и жарко, хотя очаг не горел.
Но утром я вспомнил сон и вчерашние мысли и понял: нет, если бы нужные люди жили рядом, в соседней деревне, Тилани уже знал бы это. Они где-то далеко, поэтому он и не может отыскать.
Но нельзя полагаться только на пророчества.
Едва эта мысль вспыхнула, и моя песня, – живущая в луке, прячущаяся в груди, горящая в следах на земле, – зазвенела в ответ. Я вопьюсь в сердца врагов, пела она. Я уничтожу их лодки. Пой меня!
Она просилась наружу, разрушительная, тайная, – и рядом был человек, достойный принять ее.
Лес вместе со мной слушал, как поет Нэйталари.
Осенний свет падал на ее закрытые веки, касался губ, тенями вычерчивал скулы. Лес замолк: я не слышал птиц, не слышал скрипа ветвей и шелеста опадающей листвы. Только голос Нэйталари. Эта песня была словно создана для нее – да, я нашел ее для своей звезды, хотя еще не знал об этом, – голос летел стремительно, жаждал пронзить сердце врага.
Я слушал и понимал, почему Атеши не учил ее разрушительным песням.
Он боялся, не хотел давать ей оружие, знал, что когда-нибудь она поймет все про совет деревни, увидит топь. Только свет Нэйталари был ему нужен, больше ничего. Но у нее будет оружие, и моя песня, и другие, известные многим. Если бы только можно было оставаться в лесу, пока Нэйталари не выучит их все.
Но уже пришла пора возвращаться.
Обратно мы шли окружной, долгой тропой. Вдоль реки, мимо ивы, склонившей к воде, мимо прежнего убежища Нэйталари. Деревня близилась, источник сиял вдали, деревья то заслоняли его, то открывали вновь. Когда мы добрались, Сердце Леса стало уже темным, спящим. Облака разошлись, и в просвете над головой виднелась небесная дорога, текла, встречала нас. И источник горел также пронзительно, остро, – от одного взгляда на него до боли в груди хотелось петь. Я видел, с какой тоской и любовью смотрит на него Нэйталари, и как он отвечает ей, зовет. Ждет, когда она подойдет, протянет руки к свету. Его единственная посвященная.
Но сперва нужно было отдать добычу: зайцев, попавшихся в силки, и белок, которых мы настреляли в последний день.
Вокруг общего костра уже было пусто, лишь двое укрывали остывающие угли золой. В темноте я не разглядел, кто там трудится, а они и вовсе не увидели нас. И не услышали – мы все еще ступали бесшумно, как в лесу.
Склад тоже спал – ни шагов в глубине длинного дома, ни огонька. Мы свернули к соседнему жилищу, маленькому, с резными стенами и высокими узкими окнами. Говорили, что это один из самых старых домов в деревне. Помнит ли он время, когда здесь был настоящий совет, когда на вечернюю песню собирались посвященные, а не самозванцы? Я вздохнул, и Нэйталари на миг прижалась к моему плечу.
На стук вышла Шанши. Сонно посмотрела на нас, задержалась взглядом на связке добычи и сказала:
– А, Эцэлэт. Клади сюда, сейчас разберу. – И словно вдруг поняла, кто стоит рядом со мной. Вмиг проснулась, пробормотала почти испуганно: – Нэйталари… ты вернулась, как хорошо, все так волновались…
Прежде, чем Нэйталари успела ответить, я шепнул:
– Идем.
И коснулся мыслью, добавил: незачем, незачем говорить с ними. Источник ждет тебя, ждет твоей песни.
Как же он скучал по Нэйталари, как был рад ее возвращению! Омывал руки, осыпал бликами волосы, бесплотными искрами мерцал на ресницах. Я обнимал ее – легкую, готовую взлететь, умчаться к звездам, – дарил ей сияние скрытого источника. Наш свет сливался, наши песни кружились, сплетаясь друг с другом. Мне хотелось, чтобы это длилось вечно, но я помнил – скоро нужно будет отступить от круга камней и увлечь за собой Нэйталари. Но сейчас мы горели вдвоем, и ничто не скрывало нас.