Когда мы перебирались по мосткам, я замешкался, размышляя, заслониться ли песней теней, стать ли незаметным. Но потом махнул рукой, – деревня спит, кто нас увидит? Я не хотел отвлекаться, хотел быть с Нэйталари полностью, каждой частицей души.
И лишь когда наши голоса смолкли, когда Нэйталари подняла на меня сияющий взгляд, а мир обступил нас текучей темнотой, я понял, – мне стоило скрыться.
Должно быть, они только пришли и теперь стояли на берегу. Три сумрачные, тусклые тени. В руке одной из них качался светильник, хрустальный шар в медной оплетке. Звездное пламя трепетало в нем, разгоралось все ярче и, наконец, выхватило из темноты лица. Атеши, нахмурившийся, строгий; Зири, не скрывающая злую улыбку; Найяр, с ненавистью глядящий на меня.
Нэйталари обернулась, увидела их, и замерла в моих объятиях, напряженная, как тетива.
– Нэйталари. Эцэлэт. – Голос Атеши звучал как подавленный вздох. Разочарование, превратившееся в слова. – Где вы были?
– В лесу, – ответил я.
– Почему вы решили уйти? – Спрашивая это, Атеши смотрел на меня, требовательно и сурово. Будто имел право распоряжаться каждым нашим шагом.
– Я пошел на охоту и взял Нэйталари с собой.
– Эцэлэт, знаешь ли ты, – голос Атеши стал резче, – чем отличается человек из совета от остальных людей деревни?
Я почувствовал, как раскаляется душа Нэйталари, как ответные слова теснятся в ее горле, – безоглядные, бьющие наотмашь. Я и сам готов был сорваться, крикнуть в лицо самозванцам: «Я знаю, кто вы, вижу вашу ложь, теперь и не пытайтесь обмануть меня!» Но сдержался. Крепче обнял Нэйталари и сказал:
– Да. Я-то прекрасно это знаю.
Зири подняла повыше светильник, взглянула на мою звезду.
– Ты хоть понимаешь, какая у тебя теперь ответственность? – Слова звучали как отрывистый лисий лай. – Перед всей деревней! А ты, вместо того, чтобы работать, убегаешь в лес с этим вот!
– Да Эцэлэт совсем уже спятил, – сказал Найяр. Даже без прикосновений я ощущал его гнев. – Не соображает, что можно, а что нельзя.
– Прекратите. – Голос Нэйталари рассек воздух словно клинок. Казалось еще миг – и она запоет мою песню. – Вы все равно ничего не измените.
Зачем они пришли сюда ночью, неужели не могли подождать до утра? Почему не дали Нэйталари побыть с источником, впитать его радость и счастье? Он стонал сейчас позади нас и, казалось, умолял прогнать самозванцев.
Мы должны понять, как это сделать.
Я повел Нэйталари прочь. Лишь на миг обернулся и сказал стоявшим на берегу:
– Она мой предвестник и должна быть рядом со мной.
Никогда, никогда им не изменить этого.
Нэйталари
В этот раз я ловлю дверь в последний миг, затворяю ее осторожно и тихо.
Позади – бездвижная, вязкая тишина, в которой медленным шелестом проступают их голоса.
Не различаю слов и не хочу различать – довольно того, как тянутся ко мне сквозь трещины в дереве их тени, как зияют их голодные сердца. Я не смогу остаться с ними возле источника одна, пусть это трусость – я не смогу.
Но именно это Атеши считает необходимым.
Все наши поступки для него – опасные капризы, легкомысленная блажь. Прежнее его нежелание слушать, неглубокое, равнодушное, обратилось стеной из камня. Как будто я не выросла в его доме, не прислушивалась к нему всю жизнь, как будто он должен терпеть в доме совета чужую девчонку, незнакомую и вздорную. Я и чувствую себя чужой, я хочу быть чужой этим людям, только наш источник и Эцэлэт родные мне. Но Атеши не хочет меня отпускать, и совет не хочет. Мой свет нравится им сильней, чем прежде – вот почему они так разозлились из-за того, что мы ушли. Я слушала, слушала их, а стены сдвигались, все тесней делался воздух – их голоса не оставляли для вдоха места. В какой-то миг я увидела, как низко и близко навис мой сон, вспомнила темную его духоту и запертую наглухо дверь. Не успела остановиться – шагнула к выходу, просто проверить. Дверь оказалась не заперта, и я не хотела упускать этот миг, пока сон еще не захлопнулся и не задушил. Я хотела вернуться к Эцэлэту.