Я в лодке, вдали от берегов.
Мысль была такой ясной, что марево чужой силы не смогло ее затуманить. Я в лодке, огромной как дом, пойман теми, кто приплыл из-за моря. Я в плену у врагов.
Сколько я здесь? Ничего не проступало сквозь беспамятство, накрывшее меня у кромки прибоя. Может быть, я уже много дней лежу в чреве чужой лодки. Нужно дотянуться до учителя, кинуть нить беззвучной речи, предупредить об опасности! Сейчас нет ничего важнее.
Йенарэ! Мой зов рассек затхлый воздух, рванулся к заснеженным берегам, к лесам и горным тропам, к Эрате, к учителю. Рванулся – и погас, утонул в липкой золе.
Я закашлялся, повалился на пол, попытался подняться и не смог. Грудь горела, во рту был вкус желчи, дыхание стало порывистым и хриплым, чужим. Почему, почему я не могу докричаться, где моя сила?
Искаженные болью, всплыли воспоминания. Пожелтевшие страницы, такие старые и хрупкие, что страшно перелистнуть. Рисунок чернилами, пенные гребни волн, а под ними – острые росчерки букв. «Тогда приплывут и покроют мир пеплом. Чтобы звезды погасли и песни умолкли, придет ураган, сокрушающий скалы».
Пророчество о врагах.
Не туманная угроза, не иносказание, не бесконечно далекая гибель мира, – сбывшаяся правда. Враги сожгли мой голос, засыпали пеплом, мне не дозваться до родных душ. Моей силе не прорваться сквозь шуршащий дым, скоро он пропитает меня насквозь. Никогда я не найду песню, не вернусь домой, не стану старшей звездой Янты.
Как мне предупредить мир, как спасти от урагана?
Беспамятство не пришло, не укрыло спасительной тенью.
Я лежал на границе тепла и стужи, море качало лодку, качало меня. В плеске волн мне чудились голоса, они корили за слабость, молили быть стойким. Жив – значит, не все потеряно. Свет не иссяк в сердце – значит, многое еще можно сделать. Я доверился им, обратился в слух.
Душа, привыкшая служить источнику, отмерять время от бдения до бдения, встрепенулась, подсказала: светает, ночь на исходе. Сквозь дымный морок проступили запахи: древесины и черной смолы, пыльных тюков, терпкой сушеной травы. Совсем как в кладовой с припасами, – если бы воздух не казался заплесневелым и затхлым, если бы не мерещился вдалеке запах нечистот.
Я перевернулся на спину – ожог на руке запылал, в глазах потемнело на миг. Но потом я увидел утренний свет. Он падал сквозь щели в потолке, тусклые серые лучи касались решетчатых стен. Сбитые из деревянных планок, они выглядели хрупкими, тонкими, но я чувствовал, – к ним нельзя прикасаться, в них живет шелестящий шепот. На полу за перегородкой шевельнулась тень, сгорбилась, застонала. Пленник или враг? Не разобрать.
Я приподнялся на локте, заставил себя сесть. С руками что-то случилось: они распухли, стали неповоротливыми и тяжелыми. Я вытянул их перед собой и увидел оковы.
Запястья скрывали браслеты, – деревянные, гладкие, ни росчерка, ни знака. Между ними тянулась цепь, широкие звенья соскальзывали с глухим стуком. И такая же цепь на полу, такие же браслеты на лодыжках.
Дерево, всего лишь дерево! Песня-нож рассечет оковы в мгновение ока, одного звука будет достаточно, я не успею задохнуться, освобожусь. Прямо сейчас.
Песня вспыхнула, мой голос взлетел – и осыпался пеплом. Боль смяла суставы, навалилась, кроша мысли, но я был готов. Закусил губу, почувствовал вкус крови, такой живой и яркий. Нет, я не сдамся. Наберусь сил и попробую еще раз.
Наверху, вдалеке, заскрипели петли, хлопнула дверь. А потом донеслись шаги, все ближе и ближе.
Тень упала сквозь решетчатую стену, шаги остановились. По ту сторону угадывались фигуры, высокие, грозные. Враги. Я стиснул непослушные кулаки.
Перегородка откатилась в сторону, враги шагнули ко мне. Рывком подняли, – я не успел дернуться и замахнуться, воздух стал скользкой золой. Свет, огонь, качающиеся ступени – меня вели вперед, а я не мог сопротивляться, едва видел, что вокруг. Споткнулся, но чужие руки не дали упасть, встряхнули, вытолкнули наружу. Ветер ударил в лицо, соленый и чистый, обжег морозом. Этот ветер помнил меня свободным.
Зрение вернулось. Утреннее небо качалось над головой, и было холодно, так нестерпимо холодно. Я запоздало понял, что одет в чужую одежду, штаны и рубаху из холстины. Ни сапог, ни куртки, ни теплых рукавиц. Ни амулета, который сплела Янта.