Василий Иванович, расстроенный неожиданным решением Юли ехать обратно в Москву, пошел к Надежде Павловне, просил уговорить внучку остаться хотя бы на недельку.
- Что с ней такое, сами не поймем. То обещала погостить, пока, значит, отпуск, а тут вдруг передумала. Никого, говорит, видеть не хочу.
Под вечер Посадова зашла к Законниковым. Юля встретила ее порывисто, обняла, расцеловала и залилась слезами, но сказала:
- Не надо, Надежда Павловна, меня ни о чем расспрашивать. Лучше о себе расскажите.
А что ей могла Посадова рассказать о себе: живу, работаю. Все у меня на виду. Начала уговаривать Юлю остаться. Но та и слушать не хотела. Заладила свое "не могу", и ни в какую. Попросила машину отвезти на вокзал, поскольку поезд идет рано утром.
- Насчет машины с директором надо поговорить, - ответила Посадова. - Думаю, что он не откажет.
И посоветовала Василию Ивановичу обратиться к Гурову. Но Юля сказала, что она попросит сама. И действительно, вечером, когда стемнело, пошла к Гурову. Михаил с Верой были дома. Он представил ей Веру официально:
- Знакомьтесь, моя жена.
Это прозвучало как-то и ненужно и слишком нарочито, сразу создало натянутую обстановку.
- А мы знакомы, - почти в один голос отозвались Юля и Вера и посмотрели друг на друга долгим и сложным взглядом, в котором было то, чего нельзя высказать словами.
- Между прочим, я так и подумала еще в Москве, когда ты сказала, что Миша женится. Я уже тогда догадалась, кто его невеста, - заговорила Юля медленно. И, протянув Вере руку, добавила: - Поздравляю. Ты мне нравишься. Я могла тебя поздравить еще в Москве, и тогда… Тогда мне не пришлось бы сюда ехать… Но в этом ты сама виновата.
Михаил это принял за шутку, хотя на самом деле Юля не шутила. Только Вера догадывалась, зачем так поспешно приехала Юля.
- Спасибо, - сказал Михаил. - И я тебя поздравляю искренне с возвращением. Надеюсь, ты к нам насовсем?
- Нет, Миша, напрасны твои надежды, я хочу завтра утром уехать в Москву. Зашла попросить у тебя машину до вокзала.
- Что случилось? Почему такая поспешность? - недоумевал Михаил.
- Так будет лучше, - ответила Юля. - На душе спокойней. Я сегодня прошлась по гаю, прогулялась вдоль реки. С детством встретилась. Тяжело… Страшно тяжело. К этому надо привыкать не сразу, постепенно. Может, потом, немного погодя, когда обживусь в Москве, приеду сюда. Будет легче.
- Ну, зачем же так… - начал было Михаил, но Юля перебила его торопливо:
- Нет, нет, не надо. Ты меня должен понять. Именно ты.
Михаил почему-то вспомнил свое возвращение из тюрьмы, и то чувство неловкости и стыда, которое одолевало его перед встречей с односельчанами. Он неверно понял Юлю, не уловил двойственного смысла ее слов. Полнота собственного счастья, сполна удовлетворенная душа мешала ему внимательно заглянуть в душу другим. Недаром говорится, что сытый голодного не разумеет.
- Я понимаю тебя, - ответил он, хотя на самом деле не понимал того, что творилось на душе у Юли.
Да, собственно, и сама-то Юля не совсем отдавала отчет в том, что делала. Один неясный намек Веры, что Михаил как будто собирается жениться, заставил ее поломать все свои прежние решения и немедленно ехать в совхоз. Зачем? Она не могла ответить прямо на этот простой вопрос. Теперь ее сердце отчаянно постукивало: "Опоздала, опоздала…" Но куда опоздала и зачем, Юля не могла признаться даже самой себе. Она хотела рассказать Михаилу, как много думала о нем в самые тяжелые для нее дни, как думы и грезы о нем вселяли ей бодрость и надежду, как на далекой чужбине душными ночами под шум цикад она шептала его имя. Как видела его во сне, когда плыла на океанском теплоходе. Но она опоздала рассказать ему об этом, теперь это было просто ни к чему, неуместно, да и невозможно. Здесь она сейчас была лишней. Потому и разговор не клеился. Вера опять напомнила ей об отпуске и посоветовала отдохнуть.
- Поеду, - как сквозь сон отозвалась Юля. - С Алексеем Васильевичем поплывем на теплоходе по Волге до Астрахани.
Что-то нехорошее, ревностное кольнуло Веру, но она и виду не подала, заметила доброжелательно:
- И правильно. Он хороший. С ним будет весело.
- Да, он добрый, - машинально обронила Юля, думая о другом. И затем, будто вспомнив вдруг: - Ну, так как насчет машины?
- Пожалуйста, что за вопрос, - с готовностью отозвался Михаил. - Шофер будет предупрежден.
В эту ночь Юля не ложилась спать. До самого утра в доме Василия Ивановича Законникова горел свет. Юля рассказывала матери и дедушке о тех далеких чужих странах, в которые занесло ее недобрыми ветрами легкомыслие. Говорила о нравах и обычаях тех стран, но ни словом не обмолвилась о себе, точно пересказывала содержание чужой книги.
В пять утра под окном зафырчал мотор "Победы". Сигналить шофер не стал: видно было, что в доме не спят. Поезд отходил в шесть с минутами. Времени было вполне достаточно.
Еще с вечера Юля уговорила родных не провожать ее до вокзала. Эта странная просьба огорчила их и даже насторожила, но Юля была настойчива и непреклонна, так что Василий Иванович попросил шофера последить за внучкой, посадить в вагон и не уходить, пока поезд не тронется. Юле хотелось ехать одной, для этого у нее были свои причины.
Утро выдалось росистое, без облаков.
Рассеянность и апатия, в которую впала Юля с вечера, теперь сменилась, несмотря на бессонную ночь, необыкновенной собранностью всего тела, ясностью и трезвостью мысли. Одиночество не успокаивало. Она сидела не рядом с шофером, а на заднем сиденье, зябко забившись в уголок. Пробегавшие мимо кусты, березки, освещенные молодыми розовыми лучами, не задерживали ее внимания и не оставляли следа в душе. Она упорно избегала сентиментальных воспоминаний, нарочито огрубляла и притупляла чувства. Лишь когда впереди, перпендикулярно дороге, по которой они ехали, показалась ровная зеленая насыпь магистрального шоссе, Юля заволновалась. Перед самым въездом на шоссе она попросила шофера повернуть не влево, в сторону вокзала, а вправо, совершенно в противоположную сторону. Шофер в недоумении затормозил машину и, не поворачивая головы, сказал:
- Я не понял, разве мы не к поезду?
- К поезду, - успокоила его Юля. - Только заедем на одну минуту к памятнику.
Недоумение шофера сразу рассеялось. Он высадил ее у обелиска и поехал разворачиваться.
Юля сняла босоножки и пошла по густой росистой траве прямо к могиле. Она была здесь раньше и не один раз. Но сегодня шла сюда с каким-то новым, необычным для нее чувством. Сознание своей вины перед отцом, перед его памятью, быть может не совсем ясное, смутное, наполняло ее стремительно, она казнила себя беспощадно и готова была к любому искуплению, если б только знала, в чем оно должно выражаться. Увядшая черемуха на могиле и еще свежие фиалки в стеклянной банке с водой в первый миг обрадовали, но тотчас же эта мгновенная радость сменилась острой болью от угрызения совести… Кто-то чужой, посторонний принес цветы, достал баночку для воды. А она, родная дочь, пришла на могилу отца вот так, с пустыми руками.
Машина развернулась и подкатила бесшумно. Шофер неслышно появился за Юлиной спиной. Она интуитивно почувствовала его присутствие, спросила, не поворачиваясь, кто остался в живых из родственников Пети Цымбалова, точно хотела себя оправдать. Шофер шагнул вперед, молча пожал плечами, и она поняла всю нелепость своего вопроса.
Медленно, в тупом оцепенении, она пошла в сторону от шоссе, босая, как ходила когда-то в детстве по ядреной утренней росе. Все дальше и дальше шла она к темному прохладному берегу Зарянки, где под первыми лучами пробуждались луговые цветы. Вдогонку ей летело напоминание шофера: "Не опоздать бы к поезду", но оно ей казалось мелким, никчемным. Она не нагибалась, а, как бывало в детстве, садилась на корточки, погружая подол легкого платья в росу, тщательно и бережно рвала цветы. Она не отдавала предпочтения ни фиалкам, ни гвоздике; ей хотелось собрать большой, пестрый букет луговых цветов. И не спешила - пусть уходит поезд, можно подождать следующего, который придет через сутки, подождать на вокзале.