Накатанный путь на равнине,
но тянет, однако, к вершине:
у пропасти на краю, —
как будто у жизни в строю,
а это почти как награда...
Держать равновесие надо.
ДУМЫ ВСЛЕД
Тает снег... Гляжу в окно...
Снег игривый и пушистый...
Я влюблён в тебя давно,
оттого такой ершистый.
Во дворе, — как в витраже, —
и красиво и уютно,
Только вот в моей душе
что-то холодно и смутно.
За снежинками слежу,
простою до самой ночи.
Я тобою дорожу,
ты нужна мне очень-очень.
В эти пасмурные дни
одарили нас снегами...
Хоть не жаждал западни,
но она вот — в телеграмме..
Ты уехала на юг,
не явилась на свиданье, —
вот где мина мне, каюк,
не исполнилось желанье.
Лишь одним снежинкам рад,
чистотою их любуясь...
Покидаю Ленинград,
за тебя одну волнуясь...
* * *
Мне снится русая богиня...
Как явь, воспринимаю сон,
и все слова её отныне
для спящего — уже закон.
Она зовёт к себе: «Смелее!..»
И приближается ко мне...
Я, словно колос, пламенею
на обжигающем огне.
Весь напрягаюсь, замираю,
в душе моей и свет, и грусть...
И, наконец-то, я сгораю
и человеком становлюсь...
* * *
Певчие птицы в полёте...
А на земле — воробьи:
серые, вечно в работе,
трели выводят свои...
В поле соломы с половой
много сметал человек.
Только зимою суровой
скирды зароются в снег.
Будут пернатые прыгать,
клювами в окна стучать,
есть из кормушки, чирикать
и на морозе дрожать...
Как же я их понимаю,
не покидающих гнёзд...
Прыгают, ввысь не взлетают,
сереньким впрямь не до звёзд...
МУДРЫЙ СОВЕТ
Да, истину простую
мы видим всё ясней:
и сколько же впустую
растрачено мной дней!
Они уж сбились в стаю,
попробуй, догони...
А, может, наверстаю
упущенные дни?
Конечно, притомился,
но бодр ещё, не сник.
Ко многому стремился —
немного достиг.
Не всё уже поднимешь...
Так много на горбе...
Себя не перепрыгнешь
наперекор судьбе!..
Кому-то, может, нужен?
И не моя вина —
мелодией разбужен,
она лишает сна.
А попугайчик пёстрый
твердит одно: «Уймись!
Давай, не философствуй,
работою займись!»
* * *
Ни кранов, ни домов... Как бремя пыток, —
лишь вспененная за кормой вода,
и стаи птиц, и времени избыток,
и дней однообразных чехарда...
Но помню — воды Финского залива,
и как мосты взметнула ввысь Нева,
и храмов белокаменные дива —
как старины глубокой острова.
Какие бы не брать нам перекаты,
вновь возвращаться к Волге и Свири,
и заходить в онежские закаты,
и выплывать из ладожской зари...
* * *
Витязь серебряный —
месяц нарядный
ходит и ходит
в ночи непроглядной.
Зорок гуляки
серебряный взгляд,
сад серебрится,
поля серебрят...
Жмурятся окна
от лунного блеска,
и серебрится в лучах
занавеска.
Пёс безмятежно
в своей конуре
спит и не знает,
что он в серебре.
Луч в голубятне...
И снится голубке
сон о серебряной
тёпленькой шубке.
И, неподвижна
в протоке лучистой,
рыба искрит
чешуёй серебристой.
* * *
Поздняя осень. Дождливо. Темно.
Ветка сирени в тоске неприметной
вкрадчиво, тихо скребётся в окно,
словно бы весть принесла из Вселенной.
В бочках — вода, между грядок — вода,
льётся вода по брезенту со стога.
Скоро нагрянут уже холода,
сад неспроста обуяла тревога.