— А кого?
— Бояться вообще не надо.
Женщина легко закидывает ногу на ногу. Предупреждает, что завтра у меня не будет отбоя от пришедших за консультацией, что я буду целый день выслушивать чушь и глупости, но людей с настоящими проблемами сюда, в здание городской администрации, не заманишь, принимай тут хоть сам Перлз или Райх. Я спрашиваю — знакома ли она с работами тех, чьи фамилии упомянула?
— Читали, — отвечает она.
— А зачем пришли вы?
— Предупредить, — отвечает она. — Предупредить, а понадобится — защитить. Для вас тут все может кончиться плохо.
— Для меня лично или для всей нашей группы?
— И так и так. Тут ведь какое дело… Я встретила его на автобусной станции.
— Кого «его»?
— Лебеженинова. Живого. Совершенно живого, как мы с вами. И было это сразу после того, как его встретили те трое. Я ездила в область. Вышла из автобуса, — она поправила кофточку, повела плечами, и ее большие груди упруго колыхнулись, — и его увидела. Он стоял возле стенда с расписанием. В костюме, без галстука. Бледный такой. Вы поймите — она перешла на шепот — это все провокация. Никаких улик, подтверждающих, что Лебеженинов брал взятку, никаких доказательств того, что он приставал к детям, ничего, понимаете, ни-че-го нет!
Она шепчет жарко. Большой рот, розовые десны, налет на вертком языке.
— Лебеженинова надо было как-то опорочить. Ведь никто не верит, что он педофил. Даже наши борцы с педофилами, геями и лесбиянками. А вот в то, что Лебеженинов стал живым трупом, что он зомби, да называйте как хотите — в это все поверят.
— Вы серьезно?
— Что «серьезно»?
— Что поверят в такую… В такую…
— Именно, как вы говорите, в «такую» и поверят. К нему никто не придет в его художественную школу. Ты у кого учишься? А, у того, кого похоронили, а потом он вылез из могилы! Да ни одна мать не отдаст туда своего ребенка. Чтобы оживший покойник учил рисовать. Акварель. Темпера… Нет, на его художественной школе — крест. Жирный крест! — и она удовлетворенно откинулась на спинку стула. — И я знаю, как желавшие опорочить Лебеженинова провернули эту операцию. Знаю из надежных источников. Знаю, кто за этим стоит. И я разговаривала с Лебежениновым. Там, на автостанции. Я…
Она посмотрела на меня, покачала головой.
— Нет, рано. Вы сами разберитесь, а потом я скажу — что у вас получилось правильно, а что — нет. Идет?
Я смотрю в ее большие, выразительные глаза. В них нет ни капли безумия. Она улыбается. От нее исходит аромат здорового, крепкого тела.
— Идет? — повторила она.
— Идет, — сказал я.
Мы вместе выходим из кабинета, и женщина берет меня под руку. Вернее — притискивает к себе, ведет к выходу из здания администрации.
— Не бойтесь! — жарко шепчет она.
— С чего вы взяли, что я боюсь?
— Чувствую. Не бойтесь!
— Постараюсь. Скажите, а где кладбище, на котором хоронили…
— Инсценировали похороны.
— Хорошо, пусть так. Как до него добраться?
— Хотите посмотреть на могилу? Это можно устроить…
Сонный охранник отпирает тяжелую дверь, на высоком крыльце женщина отпускает мой локоть, чуть подталкивает вперед, сама быстро сбегает по ступеням, после чего растворяется в темноте…
7.
…Я звоню вдове, она путанно объясняет, как дойти до ее дома. Чья-то рука или чья-то неясная тень ведет меня по темным улицам, несколько раз, оказавшись на перекрестке, я останавливаюсь, но потом, каждый раз, выбираю верное направление, наконец — оказываюсь на нужной улице, возле нужного дома, вновь звоню вдове, она просит подождать, пока привяжет собаку.
Сквозь щель в заборе видно, как вдова, в белом платье, в накинутой на плечи куртке, спускается по ступеням крыльца. Из темноты сада к ней выбегает огромная собака с коротким обрубленным хвостом. Собака припадает к ногам хозяйки, отпрыгивает, припадает вновь и начинает хватать голенище резинового сапога. Вдова ловит собаку за ошейник, тянет за дом, потом появляется из темноты, открывает калитку.
Вдова похожа на тощий снопик соломы. У нее кажущиеся жесткими светло-русые волосы. Огромные серые ничего не выражающие глаза. Большой рот. Пугливая. Тревожная. Голос ровный, слова сливаются, короткие фразы неотделимы друг от друга. Тембр высокий, но иногда басит, и тогда чувственные губы чуть растягиваются в невольной улыбке. От нее исходит горький запах. Он смешивается с тяжелым ароматом стоящих на кухонном столе лилий. Лепестки цветков мясисты, пестики эротично изогнуты. Один из цветков кто-то отщипнул, оставив разлохмаченный на конце стебель, кто-то царапал — то ли ножом, то ли острым ногтем — соседние с оторванным цветки.