— Вы направляетесь в распоряжение мастера Фонтелье.
Старик, пыжась от гордости, старался вскинуть вверх голову, все валившуюся набок. Вечерами, когда посторонние расходились кто в свое селение, кто в город на берегу озера, он задумчиво повторял:
— Они, видать, совсем позабыли, что это селенье было чумным. Похоже, что Блондель прошелся здесь — и чумы и след простыл. Раньше ни один храбрец не решался войти в здешний дом даже за целый воз сыра. Как все-таки свет изменился!
А главное, изменилось само селение. Оно ожило. Прилегающая к нему земля была обработана и тоже казалась обновленной. Лесорубы привезли для топки печей дрова и сложили их под навесом. Мало-помалу дороги стали проезжими, не было прежней грязи и колдобин, ограды уже не валялись на земле, а стояли, как им положено стоять, шире стали полосы колючего кустарника.
Когда опускались сумерки, Бизонтен, прежде, чем слезть с крыши, всякий раз обращал взор к озеру. В иные вечера туман, врезаясь в огни заката, превращал их в целый лес, выросший здесь лишь для того, чтобы поддерживать небесный свод. Бизонтен представлял себе, как Мари смотрит на этот закат из окошка той комнаты, где спали Леонтина, Клодия и малютка Жюли. Вспоминал их спутников из Франш-Конте, что свернули тогда на Савойю, вспоминал селения и города, где ему некогда приходилось бывать, и думал про себя: «Это черт-те что, Бизонтен. Что называется, всем попользовался. Не зря ты столько дорог исходил. И прямо говорю, больше по дорогам ты шагать не будешь, только по одной пойдешь, по той, что приведет тебя в наше Конте. И еще только при том условии, чтобы там кончилась эта сволочная мерзость, эта война!»
Но напряженные трудовые дни гнали прочь даже память об их общей беде, да и воспоминания о войне как-то бледнели по мере того, как селение возрождалось к жизни. Шла уже вторая неделя апреля, когда явился Барбера вместе с другим контрабандистом помоложе и привез с собой четырнадцать детей. Барбера прикатил на своем муле, а его дружок на повозке, запряженной лошадкой — тощей, невысокой, однако мускулистой, наподобие своего хозяина. Это появление стало одновременно и горем, и радостью. Детей привезли как раз тогда, когда дом уже приобрел жилой вид, но большинство из вновь прибывших ребятишек были в самом жалком состоянии. Иссохшие, в ожогах, калечные, растерянные. И на сей раз не младенцы. Самым старшим из нового выводка был семилетний мальчуган. Мальчик рассказал им первым делом о том, что Блондель вытащил его из-под развалин рухнувшего дома и отрезал ему ногу. Девчушка лет пяти потеряла глаз. Все ее, видимо, пугало. Говорила она заикаясь и каждую минуту подносила ладошку к лицу, как бы стараясь защититься от удара. Когда на нее накатывал острый приступ страха, нельзя было без дрожи видеть выражение ее единственного глаза.
Ортанс разместила их в доме, где уже как раз к этому времени были готовы десять кроваток, распространявших уютный запах свежего дерева. Минутами Ортанс с Бизонтеном охватывал ужас, но не такого закала были они оба, чтоб поддаваться растерянности. Они тут же решили, что необходимо срочно съездить в Морж и привезти из города цирюльника вместе с Мари, захватив все припасы и одеяла.
И только когда Пьер уехал, Ортанс нашла свободную минуту прочитать записку Блонделя, переданную ей Барберой. При первых же строчках лицо ее озарилось радостью, но потом сразу помрачнело, окаменело. Бизонтен решил было, что сейчас она даст волю своему гневу, который, чувствовалось, так и закипал в ее душе, но нет, Ортанс нашла в себе силы улыбнуться и сказала:
— Там ему будет помогать один паренек. Он пишет, что я должна остаться здесь, вести дом и выхаживать ребятишек. По его словам, скоро прибудет сюда новое пополнение.
Бизонтен предпочел бы, чтобы Ортанс залилась слезами. Про себя он думал: «Утешать женщину — дело нетрудное. И даже довольно приятное. Но поди поделай что-нибудь с такой вот, она и слезинки не проронит, загонит их все внутрь, и в этом, видать, ее сила». А вслух он только сказал:
— Он совершенно прав. Если вы сейчас уедете, мы тут совсем голову потеряем.
Ортанс устремила на него какой-то странный, еще не знакомый ему взгляд и отрезала:
— Знаю. Он всегда прав.
И то, как она выделила это слово «всегда», достаточно ясно показало ему, что с каждым днем лекарь из Франш-Конте все больше становится для нее кумиром.