Она тоже поднялась, встала перед Блонделем, который едва доходил ей до плеча. С минуту она не спускала с него глаз, потом бросила:
— Лекарь Блондель, у нас осталось ровно тридцать пять флоринов и восемь су. Ибо мы живем милостью наших благодетелей, таких, как мастер Жоттеран, и еще трех-четырех его друзей.
При этих словах Блондель взорвался. Вскинув руки к небу, он крикнул:
— Тогда, стало быть, это вы затоптали тот чудодейственный пыл, охвативший весь город! Стало быть, вы…
Ортанс прервала его речь:
— Ничего мы не затаптывали, но вы сами отлично понимаете, что хворост быстро занимается и столь же быстро сгорает. Правда, горит он ярким пламенем, но, если не подкинуть в печку дров, как бы красиво ни полыхал огонь, он быстро погаснет. Мы живем далеко от города. У каждого человека свои собственные заботы. Жизнь не так-то уж легка. Не хочу сказать, что они нас забыли, раз они приходят нам на помощь. Но если нам нужны деньги, если вы хотите вновь оживить, как вы выразились, этот пыл, вам придется, хочешь не хочешь, пойти навстречу жителям этой страны с их образом мыслей и со всеми их обычаями.
Ярость, только что владевшая Блонделем, сразу, казалось, стихла, на смену ей пришло неизбывное изнеможение. Он обвел взглядом присутствующих, подошел к скамье и сел. Положив локти на край стола, сжав ладонями виски, он, видимо, размышлял. Ортанс приглядывалась к нему с минуту, потом сказала все тем же спокойным своим голосом:
— А ну-ка, Бизонтен, объясните ему хорошенько, что воспоследует из этого праздника.
Бизонтен объяснил. И, не подымая глаз, Блондель выслушал его. Только время от времени он глубоко вздыхал, пожимая худыми плечами. Не отнимая ладоней от висков, он то и дело покачивал головой справа налево, словно бы вопреки своей воле говорил нет. И под конец он прошептал:
— Господи, ни единой беды ты от меня не отвел!
51
Следующий день прошел словно в лихорадке — солнечный свет затягивала серая пелена, — Блондель делал одно открытие за другим, приходил в восторг, убеждаясь, что большинство детей явно набираются сил, что все работы в его отсутствие шли полным ходом. Однако между вспышками радости он вдруг погружался в беспросветный мрак и без устали твердил:
— Неужели эти люди не могли бы отпраздновать май как-нибудь иначе, без применения оружия? Почему им так необходимо мое присутствие на празднике, почему не могу я прийти к концу, когда уже закончат короновать победителей?
Никто не брал на себя смелость ему ответить, и Бизонтену думалось: где уж тут всем им, как и ему самому, разобраться в поведении лекаря. И все-таки он догадывался, в чем тут дело, так как несколько раз собирался было возразить вслух на возгласы Блонделя:
— Стало быть, вы не отдаете себе отчет в том, что любая ипостась войны — это уже начало самой войны!
Ортанс бросала на своих друзей выразительные взгляды: «Пускай, мол, говорит. Он все равно пойдет. А это самое главное».
Как и было решено заранее, следующая суббота была назначена для встречи с желающими усыновить сирот. Кандидаты явились чуть свет. Кто приехал из Моржа, кто из соседних деревень. В каждого приходящего Блондель буквально впивался своим инквизиторским взглядом. Расспрашивал каждого чуть ли не с пристрастием. Чувствовалось, что еще минуту, и от малейшей искры может возгореться огонь.
Так как день выдался солнечный, Мари, Клодия и Пьер вывели погулять детишек постарше — тех, кто умел ходить. Младшие остались на попечении старика цирюльника. Одну лишь Одетту — ту, что с обожженным лицом, — Блондель усадил рядом с собой; ему хотелось прочитать во взглядах будущих родителей, как они поведут себя при виде этого несчастного ребенка. Бизонтен не нашел в себе мужества возразить, хотя его и покоробил этот публичный спектакль. Блондель попросил его и Ортанс остаться, так как кроме него самого только эти двое умели читать и писать. Итак, они пристроились на краешке стола, а в середине сидели лекарь с девочкой, спиной к печке. Свет, падающий в окно и в широко распахнутую дверь, освещал лица прибывших кандидатов, робко и неловко усаживающихся на табуретки против Блонделя.
Всякий раз, как только входили новенькие, Ортанс вслух читала относящиеся к ним записи, потом Блондель начинал:
— Почему вы хотите взять ребенка?
— Потому что у нас детей нету.
— А что, вы рассчитываете, вы сможете ему дать?
— У нас деньги есть…
— Знаю, знаю, но не это главное.
И за первым вопросом следовали все новые и новые, звучащие подчас как щелканье бича. И как раз в ту самую минуту, когда собравшиеся меньше всего ожидали этого, лекарь поворачивался к Одетте, клал ей руку на плечо и спрашивал: