Он начал копать яму рядом с могилой цирюльника. И этот старик молчальник тоже внезапно возник перед ним как живой. «Теперь, Бизонтен, ты уже начал жить среди мертвецов! Что это еще за выдумки для такого человека, накрепко привязанного к жизни!»
Может, это сказал старик цирюльник?
Когда могилка была готова, уже по-настоящему занялся день, но солнце еще не выкатилось из-за горизонта. Бизонтену стало жарко. И пить ему тоже хотелось. Он постоял с минуту, опустил маленький гробик в яму и пробормотал:
— Бедная девочка, похоже, что ты ушла от нас, чтобы очистить место другому.
Машинально он прочел «Отче наш», потом отправился домой, продолжая начатый над могилой разговор:
— Я нарочно оставил тебя так, чтобы ты еще раз поглядела на солнышко. Вернусь чуть погодя и засыплю твою могилку. А я пойду домой, чуточку выпью и съем миску похлебки.
И ему казалось, что нет ничего особенного в том, что он ведет беседу с никому не известной малюткой, с крохотной, такой смирной покойницей, чья смерть не огорчила никого в нынешнее утро, сулившее им свет.
62
Когда Бизонтен вошел в большую комнату, там уже находились Мари с кузнецом. Они вынесли сюда колыбельку с отчаянно плачущей Жюли. Два других младенца вторили ей, потому что Мари как раз перепеленывала их на столе.
— Ну ясно, — проговорила она. — Проснулись.
Кузнец подгреб уголья под котел, полный воды. Потом вышел со словами:
— Пойду хворосту принесу.
— Похлебка согрелась, — сказала Мари.
Из спальни вышла Жозефина Гуа.
— Все идет хорошо, — заявила она. — А сейчас я не прочь позавтракать. Потом вернусь к девчушке. Она, надо сказать, держится молодцом. И пускай ее муж тоже чего-нибудь покушает тепленького. Ему это необходимо. Он совсем побелел.
Бизонтен налил ей миску похлебки.
— Разрешите вам подать? — спросил он повитуху.
— Само собой. А вы сами как полагаете? Что я могу работать на голодный желудок? Разве вы плотничаете, не поевши?
Пусть орет, сколько ее душеньке угодно, Бизонтену это теперь нипочем. Он был вроде бы здесь, и вроде бы его здесь не было. Был здесь, где с минуты на минуту появится новая жизнь, и был также по ту сторону гор вместе с Ортанс, вместе с Барберой, и при нем была память о Блонделе.
Невнятный голос звучал в нем и говорил обо всех и обо всем: «Ортанс и Барбера там, и они спасают детей от войны, а здесь родится еще одно дитя — тоже плод этой войны. И дитя это неизвестно от кого, но мы ждем его, мы его уже любим».
Доев похлебку, Бизонтен вышел из дома и пошел на кладбище зарыть могилку. Солнце еще не встало из-за гор. Но чувствовалось, что вот-вот брызнут его лучи. После кладбища Бизонтен зашел прямо в амбар обтереть лопату, как вдруг до него донесся громкий вопль боли. Он бросился в дом. В первой комнате был только один кузнец. Мари, не успевшая допеленать младенцев, так и оставила их на столе, поручив старику следить за ними.
— Поди посмотри, что там, — сказал кузнец. — Думаю, все уже кончено.
Бизонтен вошел в спальню, где повитуха держала за ноги маленькое блестевшее тельце и похлопывала по нему ладонью. Младенец запищал, и Жозефина Гуа засмеялась.
— Все в порядке! Да еще голосистый какой. Боюсь, что голос у него будет как у его дядюшки-плотника!
Тут в первый раз услышал Бизонтен смех этой женщины. И он тоже расхохотался.
Пьер улыбался Клодии, нежно гладя ее взмокший от пота лоб. На какой-то миг Бизонтен увидел в едином образе дитя Блонделя и того ребенка, которого он только что закопал в землю, но, сделав над собой усилие, вернулся к вот этой сегодняшней жизни, прогнав прочь все, что могло омрачить теперешнюю минуту.
— Дайте ей отдохнуть, — скомандовала повитуха. — Я сама тут одна с ней управлюсь, и она заснет.
Мари взяла на руки новорожденного, уже запеленатого в теплую пеленку, и вышла из спальни. Бизонтен и Пьер последовали за ней. Как только она положила младенца рядом с двумя другими, кузнец подошел поближе, держа свечу в громадной трясущейся руке, защищая ладонью копьецо света. С минуту все они молчали, разглядывали новорожденного, который, казалось, спит. И тут нежным голосом, вдруг прозвучавшим на манер голоса Блонделя, Пьер медленно произнес:
— Он станет солью земли и светом мира. Станет вашей радостью и вашим солнцем.
Новорожденный запищал, и Мари, взяв младенца на руки, начала его баюкать, тихонько напевая: