42
Плач младенцев разбудил обоих стариков, и они тихонечко спустились с лестницы, так и не сняв ночных колпаков, натянутых на самые уши. А через минуту явился и Пьер. Пришлось им все объяснить, и цирюльник заявил, что он сейчас осмотрит детишек. Пока они вместе с Мари распеленывали младенцев, кузнец поглядывал на них так, словно не знал, к чему приложить руки, и все повторял:
— Ну и Ортанс, ну и девушка. Это же чудо какое-то!
Когда с девочки, с той, что кричала громче всех, сняли куски полотна, в которое она была закутана, то оказалось, что вся грудь и весь живот у нее были ярко-красные и гноились одной сплошной раной.
— Боже ты мой, — охнула Мари. — Бедная девочка.
— Это ожог, — сказал цирюльник. — Я такие видел. Дай-ка я ею займусь.
Так как Барбера то и дело выходил поглядеть на свою лодку, Бизонтен предложил ему помочь перенести соль.
— Вот этого, друг, — заявил контрабандист, — этого я ни за что не допущу. И так я вам целую лодку младенцев, то бишь семян из Франш-Конте, подсудобил, но вот соль, если ее у тебя найдут, тебе ох как дорого обойдется. Ведь ты к тому же еще и чужеземец. Быть тебе за решеткой и сидеть там черт-те знает сколько годиков. У меня такое правило: за все отвечаю я сам, но никогда другого не подведу, особенно того, что барыши от этого не получает.
Он заговорил о горных дорогах, о своем муле, о своих схватках с пограничной стражей. И говорил об этом примерно тем же тоном, каким Бизонтен говорил о своих стройках. Он был настоящим сыном гор, жил вблизи от границы и занимался своим ремеслом, ибо и родился-то он для того, чтобы им заниматься.
Когда же разговор зашел о Ду, Мари спросила его, бывал ли он в лесах Шо.
— А как же, — ответил контрабандист. — Я пробирался неподалеку от Доля и даже видел, что там уж совсем чудеса творятся.
— А какие? — спросила Мари, с жадностью вслушиваясь в его слова.
— Кардинал, видите ли, решил уморить с голоду всех жителей Франш-Конте, ну и повел войну с нивами.
— Это-то я знаю, — вставил Бизонтен, — он приказал сжигать хлеба накануне жатвы.
— Это еще что. В прошлом году он не знал точно, будут ли его войска в наших местах, когда хлеба созреют, и решил не ждать. Пригнал с десяток брессанцев, велел их стеречь десятку солдат и приказал косить рожь на траву у самых, что называется, стен Доля. Было это в июне, примерно в середине месяца. Я-то хорошо помню. Ну жители Доля остервенились. А что им, скажите, делать? Высыпало из города на всей, что называется, скорости, должно быть, человек пятьдесят, и все на лошадях. Мне об этом рассказывали. Сам-то я не видел. Уже потом все увидел. Значит, забрали они пятнадцать косарей. Привели в город и через два часа выпустили обратно. Угадай-ка, что они с ними сделали?
Никто не проронил ни слова, а Барбера положил правую свою руку на колено и ребром левой ладони изо всех сил хватил по правому запястью.
— Топором… Правую кисть отрубили. Пятнадцать косарей, понимаешь? Четверо даже померли, уж больно много они крови потеряли. Зато остальные, уж поверьте мне на слово, больше никогда за косу не возьмутся.
Бизонтен представил себе, как из города выходят люди, идут по мосту через Ду, и у каждого отрублена правая кисть, и с каждой льется кровь.
Он заметил, как кузнец потер себе левой рукой правое запястье, но тут заговорил Пьер:
— Мне об этом рассказывали, только не хотелось даже такому верить.
Барбера не торопясь натянул свои сапоги.
— Ну, иду.
— А как же ты до мельницы доберешься? — спросил Бизонтен.
— Не беспокойся обо мне. Привяжу лодку, где впадает река, и дотащу мешки на спине. Мне надо до начала работ на пристани успеть. А то увидят меня на мосту и начнут ко мне цепляться — откуда, мол, я и зачем пожаловал.
Он раскинул одеяла, в которые был завернут кусок солонины, и вытащил из-под них свой длинный зеленый, сильно полинявший плащ. Взял свою мятую, потерявшую всякую форму шапку рыжего меха и нахлобучил ее на черную гриву.
— Готово, — сказал он. — Одеяла я вам оставлю, пригодится под ребят подстелить.
Он снова раскатисто захохотал:
— Я их в одном доме нашел, а в том доме одеял было больше раза в два, чем хозяевам нужно.
С минуту он пристально смотрел на пылающие поленья, потом заговорил, и взгляд его внезапно смягчился:
— Бывает, иной раз попадешь вот так к хорошим людям, так и уходить неохота. Твержу себе: все равно рано или поздно придется тебе где-нибудь да осесть… Оно-то и хорошо бы, а на что жить?