Ошибки быть не могло. Годы превратили девочку в девушку, но не изменили ее серых лучистых глаз, тонких пунцовых губ и выразительно очерченных линий рта и подбородка. И как бы для полноты сходства с прежней Мэзи на ней было гладенькое, плотно прилегающее к фигуре серое платье.
Но душа человека не вполне послушна его воле, и в безотчетном порыве Дик, как школьник, невольно крикнул: «Эй!» — а Мэзи отозвалась, как бывало: «О, Дик, это ты?» И прежде чем его мозг успел освободиться от соображений о текущем счете и балансе и передать его нервным центрам какое-либо движение, каждый импульс всего его существа бешено забился и затрепетал и во рту у него пересохло. Туман, рассеявшийся на минуту, снова навис над землей, и сквозь его прозрачную дымку лицо Мэзи казалось жемчужно-белым. Не говоря ни слова, Дик пошел рядом с ней, приспосабливаясь к ее шагу, как бывало во время их послеобеденных прогулок на болотистом побережье моря. Наконец Дик спросил, несколько сипло от скрываемого волнения:
— Что сталось с Амоммой?
— Она сдохла, Дик; не от проглоченных патронов, а просто объелась. Ведь она всегда была страшной обжорой. Не смешно ли?
— Да-а… нет… Ведь ты говоришь об Амомме?
— Да-а… но… как странно… скажи, откуда ты явился? Где ты живешь?
— Вон там, — он указал в сторону западной части города. — А ты?
— О, я, я живу в северной части, там, далеко, за парком. Я очень занята.
— А что ты делаешь?
— Пишу красками, работаю очень усердно. Больше мне делать нечего.
— Как? Что такое произошло? Ведь у тебя было триста фунтов годового дохода.
— Они и есть у меня. Но я занимаюсь живописью, вот и все!
— Ты разве одна?
— Со мной живет еще одна девушка. Не иди так быстро, Дик, ты сбиваешься.
— Так ты это заметила?
— Конечно. Ты всегда не умел идти в ногу.
— Да, это правда. Прости. Так ты все время занималась живописью?
— Ну, конечно. Ведь я же говорила тебе, что займусь этим. Я была сперва у Следа, затем у Мертона в Сент-Джон-Вуде, затем училась в национальной академии, а теперь работаю у Ками.
— Но ведь Ками в Париже!
— Нет, у него есть теперь студия в Витри на Марне. Летом я работаю у него, а зимой живу здесь в Лондоне. Я здесь держу квартиру и хозяйство.
— И много ты продаешь?
— Кое-что, изредка. А вот мой омнибус; я должна ехать, или мне придется ждать еще целых полчаса. Прощай, Дик!
— Прощай, Мэзи. Но разве ты не скажешь мне, где ты живешь? Я должен видеться с тобой, быть может, я сумею тебе помочь. Я… я тоже немного пишу.
— Я, может быть, буду завтра в парке. Обычно я иду от Мраморной арки вниз по аллее и обратно. Это моя обычная маленькая прогулка.
— Конечно, еще увидимся! — И она вскочила в омнибус и скрылась в тумане.
— Будь я проклят! — воскликнул Дик и пошел домой.
Торпенгоу и Нильгаи застали его на лестнице, ведущей в его мастерскую, сидящим на ступеньках и повторявшим эту самую фразу с неподражаемо серьезным видом.
— Вы и будете прокляты, трижды прокляты, после того как я разделаюсь с вами, — сказал Нильгаи, выдвигая свое тучное тело из-за спины Торпенгоу и помахивая перед ним листом свеженаписанной рукописи.