— А сам как думаешь? — проворчал воин, — Нам бы справиться с одной, при этом не оставив без защиты ни один из фронтов. Король проводит полную мобилизацию, чтобы набрать силы на все экспедиции. Потому в его распоряжении в разы больше солдат, чем в нашем. Качество их, конечно, под вопросом, но в данном случае все решает количество.
— Кили, а если… — подала было голос Лана, но ученый покачал головой:
— Контроль вероятностей нам не поможет. Сейчас мои силы по этой части уходят на то, чтобы нейтрализовать аналогичные воздействия со стороны адептов. Я могу, конечно, изменить подход, но тогда на нужной точке будет гарантированная бойня.
— Понятно, — задумчиво протянул Тэрл, — леди Леинара, полагаю, правильно будет, если выбор сделаете вы.
Девушка оглянулась в поисках того, кто помог бы ей принять решение. На Тэрла. На Рогана. На Фирса. На Лану.
И один за другим они отводили взгляд. Никто из них не желал брать на себя ответственность за решение, когда совершенно ничто не поможет догадаться, на чем его следует основывать.
Не будучи правителями, они могли себе это позволить.
Маркиза перевела взгляд на точку, указывавшую расположение базы «Иерихон», и открыла было рот, но тут Килиан прервал ее:
— Подождите.
— Есть что-то еще? — осведомился Тэрл.
Ученый покачал головой. Затем посмотрел на «Иерихон». На «Геофронт». На «Ленг».
И озвучил свою идею.
Обсуждение длилось еще долго. План был дерзкий, опасный, — но именно поэтому он мог сработать. Во всяком случае, Лана верила, что мог. А еще — была согласна с теми словами, которыми Кили аргументировал свое предложение.
Что играя по правилам, невозможно победить.
Постепенно план приобретал законченные черты. Лана говорила все меньше, в основном слово брали Тэрл и Фирс как наиболее компетентные в вопросе и Килиан как консультант по вопросам магии адептов. Под конец чародейка уже говорила только по необходимости. Не потому что ей было совсем уж нечего сказать.
Просто она устала. Устала от бесконечной борьбы. Устала делать из себя воина. Она никогда не была воином. Она не хотела быть воином.
Она просто женщина, которая любила.
Когда все детали наконец-то были уточнены, и Лейла распустила совет, Лана выбежала из кабинета первой. Бежать, бежать. Прочь, пока кто-то не вздумал пристать к ней с разговором. Подальше от всех.
Поднявшись на одну из дворцовых башен, чародейка уселась прямо на парапет и просто сидела, невидящим взглядом уставившись в одну точку. Она не плакала: в последние месяцы она разучилась плакать. Каждый день, каждый час она загоняла свою боль внутрь себя.
Чтобы никто ее не увидел.
Внизу, во внутреннем дворе замка, сновали люди — такие же, как она, жертвы войны. Профессиональные военные и ополченцы, взявшие в руки оружие, чтобы защищать свой дом, а еще простые жители Стерейи, на чьи земли пришла война. Отец наверняка устыдил бы ее, указав, что многие из них пострадали гораздо сильнее. Что кто-то потерял свой дом, у кого-то погибли близкие, а кто-то на всю жизнь остался калекой. Что на этом фоне ее сердечные переживания смешны и нелепы. Но Лана не желала сравнивать. От сравнения не стало бы легче — никому.
Потому что хлебать половником дерьмо не станет приятнее лишь оттого, что у кого-то половник больше.
Разумеется, долго ее одиночество не продлилось. Как же, разве могли ее оставить в покое? Разве могли ей дать побыть наедине с собой?
Даже в такой малости ей отказали.
— Лана? Ты здесь? — поднявшись на вершину башни, Килиан огляделся в поисках ее. Полог отведения глаз не обманул чародея.
— Уходи, пожалуйста, — попросила девушка, не оборачиваясь.
Он проигнорировал ее просьбу.
— Ланочка… — в этом одном-единственном слове было столько нежности, что на глаза чародейки все-таки навернулись слезы. Усевшись рядом с ней, ученый обнял ее за плечи. Но Лана не ответила на объятие.
Как же все изменилось! Тогда, после возвращения из крепости черных, она была рада, что он пришел поддержать ее. Тогда она впервые почувствовала, что кто-то может дать ей заботу и понимание, каких она, «странная» и «чудная», никогда не знала даже от родных. Теперь же от них становилось лишь больнее.
Потому что она знала, что Кили ее любил. И точно так же она знала, что не сможет полюбить его в ответ.
От его заботы она чувствовала себя полным дерьмом.
— Не надо, Кили, — чародейка осторожно вывернулась, — Я ценю то, что ты хочешь помочь, но помочь мне ты не сможешь.
— Но почему?..
Она вздохнула. Ничему его жизнь не учит. Ведь спрашивает, прекрасно зная, что ответ ему не понравится.
Что ответ только причинит ему новую боль.
— Потому что что-то в тебе ликует, — безжалостно ответила она, — Радуется. Радуется посрамлению соперника. Радуется, что Амброус оказался мразью. Что от него мне одна горечь, а ты — весь такой герой-утешитель. Скажешь, не так?!
Он не стал спорить, не стал и подтверждать. Вместо этого сказал, скорее констатируя, чем спрашивая:
— Ты его любишь. Даже после всего, что он сделал.
— Люблю, — ответила Лана, — Осуждаешь?
— Нет, — покачал головой Килиан, — Не осуждаю. Не понимаю — такое есть. Что такое ты увидела в нем, за что готова любить его, несмотря ни на что?
Чародейка устало вздохнула:
— Кили, ты сам себя слышишь? Разве любят за что-то? Мы о любви или о торговле? Вот скажи, ты сам меня за что любишь?
Ученый улыбнулся:
— Если я начну перечислять, мы засядем тут до утра. Ты ведь даже не представляешь, сколько у тебя достоинств. Ты умная, и с тобой интересно. Ты добрая и побуждаешь меня становиться добрее. Ты живая, по-настоящему живая, и вызываешь во мне желание жить. Ты умеешь по-настоящему чувствовать, чего я не встречал ни в ком ни до тебя, ни после. Когда ты смеешься, мне хочется смеяться в ответ, даже если я не знаю, что такого смешного случилось.
Лана едва удержалась от сардонической усмешки на словах про умение чувствовать. На ее памяти еще никто не причислял это к ее ДОСТОИНСТВАМ. Обычно мужчины считали это за глупые бабские причуды. Порой им становилось от этого некомфортно, особенно когда чувства были негативными. Со временем она привыкла, что их следует прятать. Переживать внутри себя, чтобы никому не доставить неудобств.
Возможно, именно потому что с ним этого не требовалось, Кили и стал ее лучшим другом.
— И вот скажи, — ответила она, не заостряя внимание на больном вопросе, — Если бы ты встретил женщину, обладающую всеми этими качествами, ты бы полюбил ее точно так же?
— Люди не бывают одинаковыми, — возразил Килиан, — Единственная женщина, обладающая всеми твоими качествами, это ты. По определению.
— Это не ответ, — возразила Лана, — Это уход от ответа.
— Может быть, — пожал плечами ученый, — Но так как я не могу представить такой ситуации, ответить мне нечего.
Повисло тягостное, неловкое молчание. Так хотелось излить душу, сказать о своей боли. Но она слишком хорошо знала, что он скажет. Что хранить в сердце любовь к человеку, который ее предал, — глупо. Что нужно забыть его. Выбросить Амброуса из сердца.
И обратить свой взор на того, кто этого более достоин, а как же иначе.
— Я пыталась, — глухо озвучила Лана, — Пыталась разлюбить его. И тогда, когда он был женихом Лейлы. И когда он показал свое настоящее лицо. Но я не могу. У меня не получается.
Она в упор посмотрела на Килиана, ища на его лице признаки осуждения.
И не нашла.
— Я понимаю, — ответил он, — И если хочешь… я помогу тебе.
Ответом ему стал лишь вопросительный взгляд.
— Я не обещаю, что у меня получится, — продолжил ученый, — Но во время нашей следующей встречи я сделаю все от меня зависящее, чтобы не убить его, а захватить в плен. Опять же, я не могу пообещать, что в плену он изменится. Но если я смог освободиться от влияния Ильмадики, то возможно, то же самое сможет и он.
— Ты сделаешь это? — медленно спросила Лана, — Для меня?..