– Вставай, Авдотья!
По приказу хозяина Авдотья, которая оказалась еще молодой женщиной с большими испуганными глазами, круглым подбородком и тяжелой русой косой на голом плече (она была в одной сорочке) встала, принесла хлеба, сала. Никита наелся до чувства тяжести в животе и завел, наконец, разговор о лошади. Спиридон сказал, что, конечно же, поменяет ему лошадь, запросив «небольшую доплату» всего в двадцать рублей, поскольку речь идет об услуге старому товарищу. Если бы Никита принял его условие, – остался бы до конца путешествия всего с двадцатью пятью рублями в кармане, а этого было бы явно недостаточно. Пришлось торговаться. Ударили по рукам, сойдясь на действительно небольшой сумме в двенадцать с полтиной. Более того, Спиридон сказал посланцу старого друга, что на той стороне Байкала, в Кабанске, живет его знакомый по фамилии Валуев, который в случае необходимости даст ему новую лошадь за такую же доплату.
– Только скажи, что пришел от меня, он тебя прямо, как прынца, принимать станет! Но для начала – ложись-ка спать, переночуешь у меня!
– Нет, – сказал Никита, – мне давно пора ехать дальше.
– Куда ты поедешь? Баржа подойдет только через двое суток!
– А разве нет дороги вокруг озера?
– Есть, но плохая и путь очень долгий.
– Что поделаешь. Мне ждать баржу некогда, очень спешу.
– Да ты же на ногах не держишься!
– Ничего. Посплю в седле.
Сонная, разнеженная Авдотья смотрела на них, под ее сорочкой острыми конусами обозначались груди.
– Ладно, – вздохнул Спиридон. – Раз ты такой упрямый, сейчас оседлаю лошадь и укажу тебе дорогу… На посошок-то надо!
Они чокнулись квасом. Авдотью услали, она снова легла на свои тряпки, но глаз не сводила с Никиты. Юноша понял, что понравился молодке, и ему стало не по себе. Всякий раз, как Никита замечал вожделение или даже простое лукавство в направленном на него взгляде женщины, его это коробило – как будто она тем самым совершала преступление, принижая пол, к которому принадлежала и Софи. Вздохнул с облегчением он только тогда, когда вышел за двери дома Спиридона и окунулся в ночь.
Дорога поднималась в гору, горизонт отодвигался все дальше, озеро при свете луны казалось бескрайним… Гладь воды время от времени взблескивала алмазными штрихами… Порой медленно приближающаяся еловая завеса перекрывала пейзаж. Высокие темные деревья казались вырезанными из железа. Их тени, падавшие на дорогу, выглядели зубьями пилы, но лошадка, переступив через них, оставалась невредимой. Она бежала резво, и направлять ее оказалось не нужно, дорога была, видимо, привычной. Когда-то Никита побоялся бы путешествовать один, в ночи, по лесу, населенному призраками и коварными злыми духами, но в этот вечер ему мерещилось, что он сам – призрак. Сидя в седле, убаюканный мерным его колебанием, он потерял ощущение собственного тела, ни о чем не думал, непонятно, жил ли вообще… Так он заснул и проснулся в испуге. Но ничего вокруг не переменилось: вокруг по-прежнему возвышались черные деревья, в небе так же сияла молочно-белая луна.
* * *В Верхнеудинске Софи снова пришлось задержаться: не было тройки на смену, но станционный смотритель божился, что лошади прибудут через сутки. Надо было как-то убить время, и ничего не оставалось, как погулять по городу. Деревянные домишки выстроились вдоль берега Селенги… Пожалуй, нигде путешественница не ощущала с такой остротой близости Китая: конечно, церковь устремляла в небо сияющие купола, и кладбище рядом укрывалось православными крестами, но на вывесках любой лавки рыночной площади русские буквы и китайские иероглифы сосуществовали на равных правах. Эти иероглифы изысканных форм, золоченые резные дощечки вместо вывесок, бумажные фонарики, странные наряды прохожих, их своеобразно интонированная речь… – все это смущало и забавляло француженку. Ей попалось навстречу множество бурят с желтыми, словно салом намазанными лицами. Те, кто был победнее, носили верхнюю одежду из козлиных или бараньих шкур, а на голове – остроконечные шапки, поля которых спускались им на уши. На спины местных богачей, всех как один одетых в длинные темно-синие халаты с расшитыми обшлагами, спускались волосы, собранные в длинный хвост, их головы венчали маленькие шапочки с серебряной шишечкой наверху. Прически здешних модниц (видимо, это считалось элегантным!) представляли собой сооружения, в которых коралловые, перламутровые и малахитовые бусы соседствовали с металлическими цепочками, пластинками и колечками, с золотыми и медными монетами, – все свое богатство эти дамы не просто носили с собой, но выставляли напоказ. Мелодичный перезвон каждой такой коллекции украшений, возникающий при каждом шаге, был словно гимн красоте владелицы.