– Вот уже два дня, как они не выходят на работы и что-то чинят на территории самой тюрьмы, – отозвалась Александрина Муравьева. – Скоро их поведут на ужин…
Поскольку некоторые из заключенных продолжали размахивать руками, охранники сочли необходимым принять меры: произошло нечто вроде легкой, впрочем, беззлобной потасовки между мундирами и тюремными робами. До Софи донеслись раскаты голосов, но почти тут же все успокоилось. Раздался барабанный бой, и узники выстроились в два ряда – можно было подумать, будто перед ней двор какого-нибудь пансиона! – но тут острожники двинулись, и Софи услышала глухие звуки – словно потрясли мешок с монетами: это звенели цепи колодников. Никогда еще мысль о том, что на Николя надели кандалы, не пронизывала ее с такой ясностью и с такой остротой. Смертный холод пробрал ее до костей. Этот ужасный звон отзывался в самых глубинах ее существа, проникал в самую интимную область ее жизни, звучал как эхо ее собственного сердца. Она никогда не сможет забыть его! Хорошенько приглядевшись, Софи заметила то, на что поначалу не обратила внимания: на цепочку черных колец между щиколотками каждого из заключенных. Эти цепи отягощали шаг, и узники шли, чуть переваливаясь с боку на бок. Когда они маршировали, возвращаясь в казематы, звон усилился. Мария Волконская прикрыла ладонями уши.
– Это чудовищно! – вскричала она. – Нет, нет, я к этому не привыкну!
В горле у Софи пересохло.
– С них никогда не снимают цепей? – спросила она, с трудом выговаривая слова.
Три ее спутницы печально переглянулись.
– Никогда не снимают, – ответила за всех Александрина Муравьева. – И к вам тоже Николая Михайловича приведут в кандалах – приготовьтесь к этому потрясению, оно будет очень сильным. Что до меня, я разрыдалась, увидев мужа…
– Я тоже, – подхватила Мария Волконская. – Только я не знала, что он в кандалах, бряцание поразило меня, но там было полутемно, и я его не сразу разглядела. Сергей бросился ко мне – худой, изможденный, несчастный, и этот кошмарный звон… Я ничего не могла с собой поделать: я бросилась перед ним на колени, поцеловала его кандалы, а потом уже его самого…
– И я поступила так же, – подытожила тягостные воспоминания Екатерина Трубецкая, зябко кутаясь в черный шерстяной платок.
Позвякивание кандалов, удаляясь, таяло в сумерках. Софи вся вытянулась, стараясь отыскать своего мужа хотя бы сейчас – среди последних в череде заключенных. Она неимоверно страдала из-за того, что не было никакой уверенности, что именно с ним встретилась взглядами. Когда во дворе не осталось никого, голова у нее закружилась, ей почудилось, что груз всего долгого путешествия внезапно навалился ей на плечи, и она закрыла лицо руками.
– Вы согласитесь поужинать с нами сегодня? – нерешительно спросила Екатерина Трубецкая.
9
Когда двое солдат пришли за Никитой и поволокли его из камеры, день только занимался. Он убил жандарма и понимал, что дело его безнадежно: за такое даже и не судят, никаких обсуждений, никакого следствия – просто выносится административное решение. Вчера его приговорили к ста ударам кнутом, и он знал, что не вынесет их. Правда, полковник Прохоров, военный комендант Верхнеудинска, пообещал, что скостит число ударов наполовину, если Никита во всем чистосердечно признается, но он не хотел открывать ни своего имени, ни причины, которая привела его в Сибирь, а главное – он боялся, чтобы как-нибудь не стало известно, что он крепостной крестьянин Озарёвых, ведь тогда из-за его преступления могут отыскать и потревожить барыню. Да и вообще, раз уж ему не суждено больше встретиться с нею, зачем жить? Руки ему связали за спиной, и теперь он шел по коридору, размышляя о том, сколько счастья ему подарила Софи за время путешествия. Разве после такого высокого, такого неслыханного счастья не естественно умереть? Совершенство несет в себе привкус вечности. Для того, кто поднялся на вершину и хочет подняться еще выше, один путь – в небо. Сейчас, в одиночестве и на пороге небытия, Никита превозмог все человеческие беды. Он больше не стыдился ни своего жалкого состояния, ни своего преступного вожделения. Он перестал быть крепостным, раз ему суждено умереть – он теперь дворянин, офицер, поэт… Софи в ином, лучшем мире будет принадлежать ему так, как никогда не принадлежала бы здесь, на земле. Это шаман так решил, когда дал им испить – двоим! – своей волшебной воды. Что это была за птица, о которой он рассказывал?.. А-а-а, глухарь!.. Тетерев, удивительное существо, которого страсть вдохновляет до такой степени, что он не способен даже заметить охотника, который пришел его убить… «Потом, после все станет ясно, все будет светлым – для нее и для меня, – думал он. – Сверхъестественное и непорочное блаженство… Не для тела, но для души…»