Смелость Софи смутила их обоих. Николай слышал, как бешено колотится его сердце. Внезапно она поднялась:
– Поздно. Я должна возвращаться…
Озарёв был до такой степени удручен этим, что нашел в себе силы только неловко протестовать, тогда как хотелось говорить стихами. Женщина с облегчением поняла, что он не станет ее удерживать, и удалилась, скрывая собственное, еще большее замешательство.
На лестнице дочь ждала госпожа де Ламбрефу. Со свечой в руке, в пеньюаре и кружевном чепце, с кремом на лице, она выглядела тем не менее весьма представительно.
– Дитя мое, хочу сказать вам пару слов, – твердо сказала мать.
Войдя в комнату Софи, графиня поставила свечу, отказалась сесть и, сжав свои маленькие ручки на животе, теплым родительским взором глядя на нее, тихо произнесла:
– Я случайно заметила, что вы встречались в саду с этим молодым человеком! Разве это так необходимо?
Поначалу встревоженная госпожа де Шамплит вспылила:
– Не понимаю вас, матушка. Всего несколько дней назад вы упрекали меня в том, что я не слишком любезна с господином Озарёвым, а теперь…
– Теперь, мне кажется, вас одолевает противоположная крайность. Представляю, что подумал этот мальчик, когда вы вышли к нему, едва…
– Я не знала, что он там! – закричала дочь.
Слова так неожиданно сорвались с ее губ, что на какое-то мгновение эта ложь показалась ей правдой. Потом она вспомнила, как смотрела в сад из окна, заметила тень у скамейки, сбежала вниз по лестнице, легкая, счастливая шла по аллее… И вдруг она разозлилась, не на себя, на мать, которая вынудила ее солгать.
– Конечно, заметив его, я могла бы уйти, но подобная мысль не пришла мне в голову. Я не ребенок и вправе поступать так, как считаю нужным!
– Женщина никогда не вправе поступать так, как считает нужным, – сказала госпожа де Ламбрефу со вздохом, который призван был подчеркнуть ее долгий жизненный опыт. – Возможность приобрести дурную репутацию должна удерживать нас от многих поступков. Я далека от того, чтобы серьезно осуждать ваше поведение, но хотела бы, чтобы оно было более взвешенным и ровным. Вы одинаково скоро поддаетесь и ненависти, и радушию, и заходите и в том и в другом слишком далеко. Будьте осторожнее и вы несомненно будете счастливее…
– О каком счастье вы говорите?
– О том, что дал мне ваш отец! – заявила графиня, вздернув подбородок.
– Извините, матушка, но наш разговор кажется мне бесполезным. Вы собираетесь отчитывать меня, словно пансионерку, за то, что я перебросилась парой слов с мужчиной в саду?
– Уже стемнело!
– Так что вас больше беспокоит – встреча или темнота?
– Встреча в темноте!
Софи нервно передернула плечами. Она привыкла всегда одерживать верх над родителями, ее естественной реакцией на критику было то, что она всегда раздувала недостатки, в которых ее упрекали. Достаточно было матери попросить ее держаться подальше от русского офицера, как ей немедленно захотелось быть еще внимательнее к нему.
– Жаль, придется вас огорчить, но я намереваюсь выйти завтра с господином Озарёвым, чтобы показать ему Париж…
Она только что выдумала это и наслаждалась удивлением, от которого разом округлились глаза, рот и подбородок графини, мать уже не в силах была совладать с собой и только еле слышно прошептала:
– Что за неосторожность!.. Ах, Софи, неужели вам нравится мучить меня? Не лучше ли серьезно подумать о будущем? Поверьте, настало время заняться…
– Чем вы хотите, чтобы я занялась?
– Созданием семейного очага, – умоляюще сложила руки госпожа де Ламбрефу. – Ваш дорогой супруг скончался два года назад, я понимаю вашу грусть. У вас нет ребенка, в случившихся обстоятельствах – это счастье. Вы хороши, но это качество с годами лучше не становится…
– Но я не собираюсь вновь выходить замуж! – рассмеялась дочь. – Разве это непонятно? Неужели удел женщины только в том, чтобы быть женой и матерью?
Эти слова, а может, сама мысль, заставили отпрянуть графиню:
– Софи, от чтения у вас помутилось в голове. Вы противитесь природе!
– Потому, что меня волнует мое освобождение, эмансипация? Но не меня одну!
Женщина в летах пришла в замешательство: она читала что-то революционное по этому поводу в трудах своего зятя. Но в таком случае все ее слова – впустую. Жена должна разделять суждения, пусть даже самые ошибочные и нелепые, своего мужа. Когда-то она сама с таким удовольствием и знанием дела повторяла в гостиных политические соображения господина де Ламбрефу, что люди видели убеждения там, где не было ничего, кроме супружеской покорности. Софи нежно взяла ее за руку: