Но, выйдя из музея, почувствовал даже некоторое отвращение к этому великолепию и решил пройтись по саду Тюильри, немного развеяться. Здесь ему встретились Ипполит и несколько знакомых офицеров: они сидели кружком, обсуждая, не нанять ли завтра два фиакра и отправиться в Мальмезон, где обосновалась бывшая императрица Жозефина. Розников осудил Николая, что в последнее время тот ведет себя словно «одинокий гордец», пришлось согласиться на предложенную сослуживцами эскападу. Фиакр стоил два франка в час, вшестером или восьмером они вполне осилят финансовую сторону предприятия, повод к которому дал сам государь, нередко навещавший и Жозефину, и ее дочь, королеву Гортензию. К тому же среди русских считалось хорошим тоном поносить Наполеона и выказывать всяческое уважение его семейству. Встречу назначили на восемь утра неподалеку от Инвалидов. Ипполит Прекрасный взял на себя заботы о транспорте и провизии.
Прибыв в назначенный час к месту встречи, Озарёв обнаружил там два разваливающихся фиакра и дюжину офицеров. Ординарец Розникова притащил огромную корзину с продовольствием, откуда торчало множество бутылок. Было солнечно и очень тепло, всем хотелось веселиться, смеяться. Расселись. Поскрипывая рессорами, экипажи тронулись в путь: чахлые лошади, тихо дремавшие и неожиданно разбуженные, навострили уши, задрожали и смиренно начали движение, не дожидаясь оклика кучера.
На Елисейских полях больше не было бивуаков: казаки оставались здесь лишь несколько дней, пока не исключалась контратака со стороны Наполеона. Теперь они ютились в казармах, оставаясь невидимыми, – показываться на улицах столицы разрешалось только офицерам. Решение тем более мудрое, что с окончанием войны все больше французских солдат потянулось в Париж. Им неизвестны были перипетии французской кампании, они не сражались у стен столицы и не понимали, почему император уступил трон этому «проклятому Бурбону». Не проходило дня, чтобы где-нибудь не разгорелась драка, причины которой лежали исключительно в области политики. Все пассажиры экипажа сходились во мнении, что положение усугубится после подписания мирного договора и возвращения на родину военнопленных. Максимов сформулировал четко и ясно:
– Наблюдая за тем, что происходит в Париже, я ни за что не хотел бы оказаться в шкуре какого-нибудь француза. Когда мы уйдем отсюда, здесь снова будет революция. Они отрубят голову номеру восемнадцатому точно так, как сделали это раньше с номером шестнадцатым. И на них невозможно за это сердиться, это просто какая-то мания!
– Не надо говорить об отъезде, – вздохнул Розников, который был влюблен или хотел казаться таковым. – Мне кажется, что, простившись с Францией, я распрощаюсь и со своей молодостью.
У Николая сжалось сердце.
– А ведь ему еще нет двадцати двух! – откликнулся Максимов. – Послушай, молокосос, уж не воображаешь ли ты, будто хорошеньких девочек выращивают только в Париже? Хорошенькие глазки, хорошенькие грудки, хорошенькие бедра встречаются повсюду! И в России ты найдешь любезных кондитерш! Уж поверь мне, сложенных и одетых не хуже твоей!
Ипполит Прекрасный покраснел и резко засмеялся:
– Так вы в курсе?
– Все в казарме только об этом и говорят! Да, поздравляю! Настоящий военный должен непременно волочиться за женами побежденных. Но при одном условии – не сожалеть ни о чем, когда полк снова выйдет в поход!
Сидевший рядом с Максимовым капитан Дубакин молча одобрял его слова, кивая головой. Это был суховатый, бледный, близорукий мужчина, о котором ходили слухи, что он франкмасон.
– Да, надев мундир, ты обрекаешь себя на жизнь только одним днем, – вступил он. – Нельзя привязываться ни к кому и ни к чему, остается только жить надеждой, что в старости нас будут утешать воспоминания о славных делах, о том, что довелось побывать повсюду, хотя и оставаясь только прохожими.
– Ты что-то не весел! – отозвался Максимов. – У тебя что, душа постарела? Если так, я пересаживаюсь в другой экипаж!
Николай незаметно окинул взглядом сидящего напротив Дубакина, который, сам того не желая, выразил и его ощущения, чувство, что пейзаж, люди, голубое небо, все, что он видел вокруг, и все, что так нравилось, дано ему лишь на очень короткий срок, что счастье, которое он испытывал с того дня, как попал во Францию, не имеет под собой никакой прочной основы, что он живет во сне, который очень скоро развеется.
– Расскажи нам о своей кондитерше! Какая она? – обратился Максимов к Розникову.