– Думаю, вы не можете покинуть Францию, не встретившись с ними!
– Я полностью вам доверяю, – сказал Озарёв, удивленный ее волнением.
– Итак, послезавтра.
– Хорошо.
– В пять часов, у господина Пуатевена, улица Жакоб, над книжным магазином «Верный пастух». Я буду там раньше, госпожа Пуатевен просила меня помочь ей. О, не беспокойтесь, там все очень просто…
– Но как мне представиться? Вы не боитесь, что мой мундир…
– Мои друзья отнесутся к нему так же хорошо, как и остальные сограждане.
Последнее замечание немного успокоило Николая – стоит ли опасаться людей, которые будут принимать его в качестве русского офицера?
* * *Пуатевены жили на втором этаже старого дома с почерневшим фасадом. При входе в их квартиру поражало отсутствие коридора или галереи – комнаты, маленькие, с низким потолком, расположены были анфиладой. Но в них толпилась столь многочисленная компания, что Николай вдруг оробел. Не обнаружил он ни единого эполета, аксельбанта или шпаги. Все мужчины были в гражданском платье, с бархатными воротничками. Двое слуг, окончательно ошалевших, разносили на подносах напитки. Несмотря на распахнутые настежь окна, жара стояла нестерпимая. У женщин порозовели щеки, они говорили пронзительными голосами, непрерывно обмахиваясь веерами.
О приходе Озарёва никто не доложил, ему пришлось продвигаться в толпе наугад, пытаясь разыскать Софи, отсутствие которой начинало его беспокоить. Скромная обстановка и поношенные ливреи свидетельствовали, что Пуатевены стоят ниже по социальной лестнице, чем Ламбрефу или Шарлаз. Повсюду – на полках, на полу, на стульях, стоящих по углам столиках – были книги. Очевидно, хозяин не имел обыкновения принимать у себя иностранных военных – приглашенные смотрели на офицера удивленно и не слишком любезно, разговоры смолкали, лица хмурились. Казалось, что ему устроили западню, вот-вот разразится скандал. Мысленно он ругал за это госпожу де Шамплит, которая неожиданно возникла перед ним и, улыбаясь, сказала:
– Пошли!
Через несколько мгновений они предстали перед стариком с белым, словно пергаментным лицом. Это был господин Пуатевен. Длинные седые пряди спадали ему на плечи, голубые глаза смотрели совсем по-детски. Вокруг почтительно стояло около дюжины гостей. Озарёва представили, разговор продолжался, словно русского военного и не было рядом: газеты молчали пока о будущей конституции Франции, Пуатевен верил, что ее создатели вдохновляются благородными принципами Монтескье, гражданам будет гарантирована личная свобода, свобода печати и вероисповедания. Столь оптимистичный взгляд выводил из терпения худосочного юношу с нервным тиком, метавшего громы и молнии:
– Слишком рано радуетесь! – воскликнул он. – Тот, кто хочет править Францией, должен, по меньшей мере, знать ее историю. Людовик XVIII – привидение, осколок прежнего режима, изгнание ничему его не научило. Что бы он ни говорил и ни провозглашал, он видит спасение только в возврате к прошлому!
– Кто это? – спросил Николай у Софи.
– Замечательный молодой человек, хотя и немного сумасшедший. Его зовут Огюстен Вавассер, хозяин книжного магазина, что расположен этажом ниже.
– Мне не нравится его резкость, кажется, он готов все сломать, не зная, как потом поправить!
Госпожа де Шамплит наклонила голову в знак согласия:
– В трех словах вы как нельзя лучше описали его!
После такого одобрения Озарёв почувствовал себя гораздо увереннее, ему захотелось вмешаться в спор. Он смерил Огюстена Вавассера ироничным взглядом и сказал:
– Иначе говоря, если конституция окажется именно такой, как вы желаете, вы сочтете ее неважной только потому, что это дело рук короля?
Тот скривил физиономию и ответил:
– Безусловно! Даже самые прекрасные положения подобного документа останутся лишь словами, если правительство искажает его смысл практическим применением. К чему Декларация прав и свобод человека, если Конвент в своих решениях полностью игнорирует ее положения? К чему Конституция Восьмого года, если Наполеон совершенно с ней не считался? Стоит ли радоваться обещанному закону, если мы не знаем, под каким соусом нам его преподнесут? Когда мы имеем дело с литературой, дабы оценить произведение по достоинству, необходимо абстрагироваться от личности автора, в политике значимость заявления зависит от того, заслуживает ли доверия его автор!
– А вы решительно не доверяете Людовику?
– И не я один, – неприятно засмеялся Огюстен. – Ваш царь, например, являет собой образец сдержанности: и он, и его союзники настолько сомневаются в добрых намерениях нашего монарха, что отказываются уйти, не узнав, какую судьбу он нам уготовил.