Генерал Цейдлер принял ее очень холодно, глядел свысока, держался чопорно. Из-под приспущенных век серые глаза сверкали, как стальной клинок, взгляд казался суровым. Она только сейчас правильно оценила всю степень риска, которому подвергала себя, оскорбив человека с такой гордыней. А губернатор, даже не предложив посетительнице сесть, сухо сказал:
– Вы сочли для себя возможным, мадам, перескочив через мою голову, обратиться непосредственно к генералу Лавинскому. Подобная неучтивость по отношению ко мне должна была бы обойтись вам дорого!..
– Я не хотела задеть вас, ваше превосходительство, даже не думала! – забормотала молодая женщина, чувствуя себя глубоко несчастной. – Но вы же знаете мое состояние, вы представляете мою тревогу, значит, понимаете: я не могла просто сидеть и ждать, пока дело решится, ну, и решила, что надо испробовать все варианты, и…
Губернатор перебил ее и произнес, четко выговаривая каждое слово:
– К счастью для вас, правила управления губернией – это одно, а капризы власть имущих – совсем другое. Отсюда вытекает, что вы имели причины, а следовательно, и право не соблюдать иерархию, нарушать – простите уж! – элементарные правила приличия! И я только что получил приказ – подчеркиваю это слово: приказ! – не чинить вам никаких препятствий и удовлетворить ваши требования.
В Софи все пело от счастья, в ней словно фейерверк взорвался, словно пробился к свету чистый родник.
– Благодарю вас, ваше превосходительство! – с пылом воскликнула она.
– Вам не меня следует благодарить, а генерала Лавинского. На вашей подорожной стоит его подпись – не моя.
– Когда же я могу уехать?
– Когда угодно. Вот ваши бумаги.
Цейдлер протянул ей паспорт и подорожную, скрепленную красной печатью.
– У вас остался еще паспорт моего слуги… – напомнила Софи, пряча документы в сумочку.
По безразличному лицу губернатора пробежала непонятная судорога. Две глубокие морщины пролегли от губ к подбородку.
– А его паспорт пока и останется у меня, – бросил он небрежно.
– Как это так? Почему?
– Потому, что я получил распоряжение только насчет вас лично, вот и повинуюсь приказу, выполняя все его пункты. И не просите, чтобы я полученный приказ нарушил!
Софи разозлилась.
– Но этот человек приехал со мной из Санкт-Петербурга! – закричала она. – Я не могу его тут бросить!
– Пожалуйста, мадам, не посвящайте меня в эти чисто личные подробности! – с иронией попросил генерал.
А она, прищурившись, вложила в свой взгляд столько ненависти, что даже векам стало больно! Однако чем больше Софи выходила из себя, тем более спокойным казался губернатор. Он, похоже, просто наслаждался местью, выкладывая заготовленные для посетительницы болезненные сюрпризы последовательно, один за другим, не торопясь.
– Я расскажу об этом генералу Лавинскому! – уже не сознавая, что говорит, пригрозила она.
– Конечно-конечно, у вас уже так хорошо получилось однажды, грех было бы не попробовать еще раз! – язвительно прошипел он в ответ. – Вот только, когда генерал вернется, я должен буду доложить ему о том, что освободил вашего слугу, как было обещано, несмотря на все совершенные им по отношению к моим людям бесчинства. Сомневаюсь, что, узнав, насколько серьезны проступки вашего слуги, генерал-губернатор Восточной Сибири после моего доклада снова примет вашу сторону.
Софи была побеждена, сломлена, унижена, и ей приходилось глотать свою обиду. Генерал Цейдлер улыбался, морщинки разбегались по всему его серому старческому лицу.
– Между нами говоря, – продолжал он, – напрасно вы так расстраиваетесь из-за подобных мелочей. Что такое крепостной? В Чите вы найдете себе сколько угодно слуг!
От этого циничного предложения, произнесенного все тем же холодным, бесстрастным тоном, мужество окончательно покинуло Софи. Цейдлер набросил на нее сеть, и при каждом движении она все больше запутывалась в ячейках.
– Ну, что ж, теперь, сударыня, мне остается лишь пожелать вам счастливого пути! – заключил губернатор Иркутска.
Выйдя от него, Софи сразу же, чуть ли не бегом, отправилась во дворец Лавинского, чтобы попросить помощи у его адъютанта. Кувшинов немедленно принял ее, и она поверила, что вот сейчас, одним только словом он сможет разогнать сгустившиеся над ней тучи. Однако, выслушав ее, лейтенант помрачнел.
– Да, – сказал он, – ошибка была совершена с самого начала: в докладе генералу Лавинскому я не упомянул вашего слугу, говорил лишь о вас. Но как можно было ожидать, что кто-то станет придираться к вам по всем возможным и невозможным пунктам! И боюсь, что теперь генерал Цейдлер, уже показавший себя человеком злопамятным, сделает все, чтобы помешать вам увезти слугу с собой…
– Но разве генерал Лавинский не может вмешаться?
– Генерал Лавинский уже вмешался в это дело – ради вас, но ради вашего крепостного… нет, тут генерал вряд ли станет вмешиваться. Это ведь значило бы оскорбить Цейдлера вторично… два раза подряд! А мы же еще не находимся в состоянии объявленной войны с иркутскими властями… Разумеется, я могу ошибаться. Если вы не слишком спешите, подождите здесь возвращения генерал-губернатора Восточной Сибири – господин Лавинский обещал прибыть недели через две, – ну, и расскажете ему сами о своих проблемах…
– Целых две недели!.. – в растерянности прошептала Софи.
Первая ее мысль была: я не имею права оставаться в Иркутске, потому что каждый час, отданный Никите, я краду у мужа. Как всадник, собирающий перед препятствием всю волю в кулак, чтобы передать ее лошади: мы возьмем этот барьер! – так и она пыталась призвать себе на помощь всю оставшуюся в запасе решимость, надеясь, что хватит мужества двинуться дальше в направлении Читы к Николя. Однако решимость эта угасла прежде, чем Софи нашла способ ее выразить. Теперь мысли крутились вокруг другого: этот парень приехал вслед за ней в такую глушь, в самое сердце Сибири, – так имеет ли она право не позаботиться о его судьбе? Все услуги, какие им были оказаны, все доказательства бесконечной преданности, какие он демонстрировал буквально каждый день, – разве они не заслуживают с ее стороны маленькой жертвы – всего лишь задержаться на несколько дней, чтобы помочь Никите выпутаться из затруднений? Вооружившись столь сильными оправданиями, Софи выдержала любопытный взгляд лейтенанта Кувшинова и, немножко все-таки покраснев, прошептала:
– Нет, я не могу уехать при таких обстоятельствах… Никита… мой слуга… проделал из-за меня такой долгий и трудный путь, и теперь я не могу бросить его на произвол судьбы… Это было бы… это было бы бесчеловечно!
– Но если документы вашего Никиты в порядке, – пожал плечами Кувшинов, – он всегда найдет работу в Иркутске. Что он умеет делать?
– Читать, писать, вести счета…
– Вот это да! – засмеялся лейтенант. – Надо же – какой образованный! Ну, и чего же вы боитесь-то тогда? Можете спокойно ехать дальше, даже и не думая ни о каких угрызениях совести. Бьюсь об заклад, не пройдет и недели, как ваш слуга устроится просто по-царски!
– О, нет… я не могу… уверяю вас, я… лучше мне подождать генерала Лавинского…
Кувшинов, покривив душой, понимающе улыбнулся посетительнице, но глаза его сверкнули, а нос заострился.
– Что ж, какова бы ни была причина вашего упорства, я благословляю судьбу за счастье, нам всем подаренное: вы остаетесь здесь!
Софи смутилась и, желая смягчить впечатление, вызванное ее решением, наверное, показавшимся лейтенанту более чем странным, произнесла:
– Но, конечно же, если я передумаю, то, в свою очередь, буду счастлива, если смогу рассчитывать на вашу поддержку!
– Безусловно, мадам, безусловно! Можете быть совершенно спокойны: что бы ни случилось, я не забуду о вашем протеже…
Он уклонился от прямого ответа, рассыпаясь в любезностях. Софи простилась с Кувшиновым, так и не обретя внутреннего равновесия. Как бы там это ни выглядело внешне, на самом-то деле она уходит несолоно хлебавши, и такой долгожданной подорожной ей теперь не хватает для полного счастья… Конечно, она страшно виновата перед мужем: в то время, как следует думать только о нем одном, без конца пережевывает проблему, не имеющую к Николя ровно никакого отношения. «Но ведь… но ведь, – убеждала себя Софи, идя по улице, – две недели промелькнут быстро, да и Лавинский может приехать раньше обещанного… да и Николя сейчас не страдает из-за моей задержки в пути, он ведь не знает даже, что я еду к нему…» Подумать только, всех этих препятствий не возникло бы, если бы ей хватило терпения дождаться, пока генерал Цейдлер дозреет до того, чтобы выпустить ее из Иркутска! Как всегда, она чересчур тороплива, чересчур своевольна, чересчур стремительна в решениях и поступках…