Но Розников словно пьянел от собственных слов.
– Хочет замарать нашу славу? – повторял он и стучал кулаком по столу. – Не позволю! Не желаю терпеть!
Его успокоили, предложив выпить за Литовский полк. Почти не переводя дыхание, поручик осушил один за другим три стакана. Следом – Николай. Роялисты за соседним столиком восхищенно покачивали головами:
– Вот это да, ну и желудки у них!..
Все мешалось в голове у Озарёва, происходящее различалось с трудом. Внезапно человек с черной повязкой встал и громким голосом стал перечислять победы Наполеона:
– Аустерлиц, Иена, Эйлау, Фридланд…
Когда было произнесено «Москова», Розников вскочил и бросился на него со словами:
– Повторите, мсье!
– Москова! – прокричал тот, размахивая невесть откуда взявшейся дубинкой.
Ипполит от удара осел на пол: по правде говоря, он был так пьян, что свалить его ничего не стоило легким прикосновением. Николай загорелся жаждой мести, жестом приказал товарищам оставаться на местах:
– Оставьте! Этот господин должен получить по заслугам от меня. – И двинулся вперед между столиками с хорошо рассчитанной медлительностью. Сердце билось сильнее, обуреваемое самыми разными чувствами – дружбы, справедливости, патриотизма. Люди молча расступались, выстраиваясь вдоль стен. Наконец, он оказался перед обидчиком, смотревшим на него серым, холодным глазом.
– Я мог бы разрубить вас на куски своей саблей, – сказал Озарёв голосом, в котором слышны были все переполнявшие его чувства, – но для вас это слишком большая честь. Ваши деревенские манеры требуют соответствующего наказания. Бросайте свою дубинку, сразимся голыми руками!
Но мужчина не стал его слушать и вновь замахнулся палкой, Николай рукой успел отразить удар, который немедленно отозвался в лопатке. Сдержав крик боли, он выбросил левый кулак и нанес противнику удар в подбородок, потом еще по лицу, увидел, как повязка сползла, обнажив розовое отверстие, схватил палку и обрушил ее на недруга. Началась рукопашная. Молодой человек был сильнее, француз слабел, будто из него выкачали кровь. Наконец, сопернику удалось припереть его к стене: глаз господина затуманился, изо рта текла струйка крови, он задыхался. Озарёв не мог отказать себе в удовольствии просто стоять рядом, не пользуясь очевидным своим преимуществом. Пару мгновений спустя бонапартист подобрал дубинку, отряхнулся и вышел.
Роялисты ликовали, стакан холодной воды привел Ипполита в чувство. Его товарищ гордился своим подвигом, хотя старался этого не показывать, когда русские и французы подошли к нему, чтобы поздравить. Во рту чувствовался неприятный вкус крови, наверное, разбита губа, но он не помнил, чтобы его ударили по лицу. Господин с белым бантом заказал шампанское.
С этого мгновения Николай уже мало что помнил: обильные возлияния, человек двадцать незнакомцев смеялись и кричали у него в голове. Внезапно появились какие-то женщины: напудренное бело-розовое лицо, дерзкий взгляд, надушенные волосы. Парижская гризетка? Или, скорее, проститутка? Одна, Эльвира, страстно обнимала его и шептала: «Мой казак!» Это раздражало, ведь он гвардеец! Что пытался объяснить ей, оказавшись наедине в какой-то комнате. Но малышка настаивала: «Пусть будет казак!» Молодой человек совсем пал духом. Розников оказался в соседней комнате с подвыпившей брюнеткой с усиками. Он плохо говорил по-французски, через перегородку приятель служил ему переводчиком.
– Эй! Николай! Что она сказала? Ты слышал?
– Да. Ты кажешься ей красивым и таинственным.
– А-а! Спасибо! Знаешь, она мила. У тебя как дела?
– Все порядке! – выдохнул юноша, помогая Эльвире расстегнуть платье.
На самом деле все было ужасно: он изнемогал, губа припухла и кровоточила, голова раскалывалась, пылала, и мучила мысль, хватит ли денег, чтобы расплатиться.
4
Озарёв с жадностью перечитал записку и расцеловал подпись: Дельфина приглашала к себе вечером, ближе к полуночи, на «чай по-английски, совершенно импровизированный». Странный, необычный час встречи только укрепил Николая во мнении, что эта женщина – восхитительнейший враг всякой банальности. Аналогичное приглашение получил и господин де Ламбрефу. В салоне баронессы, несомненно, будет толпа, но тем легче двоим переговорить. Дельфина, конечно, предусмотрела это. Единственное, о чем сожалел молодой человек, – его внешний вид, не слишком подходящий для собраний после вчерашнего происшествия: нижняя губа за ночь распухла еще больше и приобрела синеватый оттенок, на щеке красовалась царапина. Пострадал и мундир – воротник был порван. Впрочем, Антип уверял, что быстро приведет одежду в порядок: усевшись на столе посреди комнаты, он широкими жестами орудовал иголкой и напевал душераздирающий мотив. Хозяин, устроившись перед зеркалом, прикладывал к губе компресс, в надежде, что она приобретет нормальные размеры. Время от времени он поворачивался к «портняжке» и взглядом вопрошал о результатах, тот отрицательно качал головой. Николай вздыхал и возвращался к своему занятию, но через два часа безуспешных стараний сдался.
– Барин, в таком виде вы еще привлекательнее для француженок, – посмеивался Антип. – Да разве они знают, что такое настоящий мужчина? Стоит вам только войти, все ахнут!
Озарёв отказывался поддаться этим увещеваниям:
– Как это глупо! Меня станут расспрашивать, что произошло, откуда эта рана…
– А вы поведаете, как поколотили друга Наполеона, и если они христиане, скажут вам спасибо. Глядите-ка, ваш мундир как новенький! Осталось почистить сапоги и погладить рубашку.
– Ты еще не сделал этого? Но чего же ты ждешь? Должно быть, уже десять!..
Вместе бросились к прачкам, которые убежали, испугавшись нашествия русских. Антип завладел утюгом и принялся за глажку, набирая в рот воды и щедро разбрызгивая ее на рубашку: его физиономия с надутыми щеками воплощала мифологическую аллегорию бури. Терпения приглашенного на свидание было на пределе – решительно, ему не удастся быть вовремя.
Успел. Когда натянул белые перчатки и посмотрелся в зеркало, в запасе оставался еще час. Вид портила только губа да не совсем здоровый цвет лица. Наконец, господин де Ламбрефу собрался тоже, они уселись в коляску. Особняк барона де Шарлаз находился на улице Севр. По дороге граф рассказал, что получил счастливые известия о своей семье – письмо привез из Лиможа их знакомый – дней через восемь его жена и дочь рассчитывали быть в Париже.
– Жаль, напрасно отправил их в провинцию, но все мы были в ужасе и разве могли представить, что столица чудесным образом окажется в целости и сохранности. Жена беспокоилась из-за дочери. Она – наш единственный ребенок, из-за грустных перипетий ее жизни она стала нам еще дороже.
Николаю так хотелось произнести вслух имя любимой женщины, что он с большим чувством сказал:
– Знаю, в тот вечер госпожа де Шарлаз рассказала мне о несчастье, которое постигло вашу дочь.
– А! – сухо рассмеялся Ламбрефу. – Вижу, меня обошли на пути признаний. Что ж, тем хуже для меня и лучше – для вас! Баронесса хорошо знает Софи, они вместе были в монастырском пансионе…
Озарёв удивился: исходя из возраста графа, он воображал его дочь сорокалетней, а она, оказывается, молода! Взволновало его и слово «монастырь» – Дельфину растили монашки. Невероятно! Да, эта женщина – кладезь противоречий.
Коляска подпрыгнула на сточной канавке. Двое слуг устремились навстречу гостям. Николай следовал за господином де Лабрефу, подтянутым и надушенным сильнее обычного. Они поднялись по широкой мраморной лестнице и остановились на пороге гостиной, освещенной огромной люстрой. Здесь стоял еще один слуга – в белых перчатках и напудренном парике, который возглашал имена гостей:
– Граф де Ламбрефу!.. Поручик Озарёв!..
Молодой человек вошел и увидел сияющую Дельфину, рядом ее мужа, жирного, бледного. Их окружало блестящее общество. Николай заметил военные формы: две русских, австрийскую и прусскую. На мгновение испугался – конкуренты. Но русские оказались пожилыми полковниками Семеновского полка – все в орденах, лысые и вовсе не элегантные. Поздоровавшись с ними, он почувствовал себя увереннее и в стремлении очаровать хозяйку, которая переходила от одной группы гостей к другой с видом собственницы, гордой своими приобретениями, старался быть как можно обходительнее и непринужденнее. Дельфина, подойдя ближе, вдруг обнаружила его раны.