Она не сказала ни слова, но урок был принят ею с какой-то стыдливой, но пылкой признательностью, которую она сдерживала, потому что остатки гордости мешали вслух признать правоту Лепарского. А генерал ловко помог собеседнице уклониться от этого.
– Впрочем, – непринужденно продолжил он, – я ведь и не спрашиваю вашего мнения по этому поводу. Я уже внес в кассу пять тысяч рублей на ваш счет. И вы можете теперь поступать с ними как угодно: хотите истратить – тратьте, хотите, чтобы лежали там, на счету, пусть лежат…
Его ворчливо-властный тон вернул ей спокойствие. Больше не хотелось думать о последствиях, каких-то практических выводах, она испытывала глубокое облегчение, граничащее с надеждой. Еще немного – и она начнет его благодарить… Она встала, взволнованная, смущенная… Но он посмотрел на Софи поверх очков с ласковой насмешкой и неожиданно спросил:
– Вы очень торопитесь, сударыня?
– Н-нет…
– Уделите мне тогда, пожалуйста, еще минут пять… Я… Я, так сказать… я нуждаюсь в одной услуге… или лучше… мне нужен ваш совет…
Софи не могла скрыть удивления этим всемогущим человеком, который обращается к ней за содействием.
– Генерал! Я даже не представляю, чем – в своем-то нынешнем положении – могу быть вам полезна!
– Да я насчет бракосочетания Анненкова и Полины Гебль. Понимаете, я согласился быть у них посаженым отцом, как положено по православному обычаю…
На самом деле всем было известно, что Лепарский сам попросил взять его в посаженые отцы, чтобы показать таким образом, что расположен к декабристам, снисходителен к ним, Анненков же не решился ответить отказом на подобную милость, хотя она его и стесняла.
– Поздравляю, ваше превосходительство! – уклонилась от прямого ответа Софи.
Он покашлял, потеребил очки, затем, сокрушенно вздохнув, наконец выговорил:
– Но я же… я же католик!.. И я никогда подобного не делал!..
– Так что, вы просто хотите узнать, что входит в ваши задачи на свадьбе?
– Вот именно! Я, конечно, мог бы справиться у этих господ… но… ох, признаюсь, я так боюсь их удивления, улыбочек… А вы, раз вы сами католичка, наверное, лучше меня поймете…
Софи расхохоталась.
– Право, генерал, не беспокойтесь, вам совершенно не о чем тревожиться! Ваша роль будет проще некуда!
Объясняя коменданту, что ему придется делать во время венчания, она подумала, не притворяется ли Святослав Романович непонятливым только ради того, чтобы продлить разговор. И тут же насторожилась. Если уважение заключенных к их тюремщику и тюремщика к заключенным еще как-то возможно, то о взаимном доверии даже вопроса не возникает! Каким бы Лепарский ни выглядел приветливым, как бы ни был вежлив с ними, здесь он прежде всего затем, чтобы помешать другим людям жить свободно. А когда он пытается с ними сблизиться, какие могут быть сомнения в том, что его симпатия большею частью зиждется на профессиональном любопытстве… И, окружая их заботами и вниманием, он попросту хочет разоружить недовольных. Все эти мысли промелькнули в голове Софи с немыслимой скоростью, и отсвет их, вероятно, появился в глазах, потому что генерал внимательно посмотрел на собеседницу, похоже, догадался, о чем она думает, и помрачнел. Лицо его сразу же отвердело, приобрело строго официальное выражение, он поклонился Софи и сказал:
– Благодарю вас, сударыня, и не смею больше задерживать. Не забудьте, что почта уходит послезавтра, и если у вас есть письма для передачи мне…
Она молча вышла. А комендант, вместо того чтобы сесть за стол, принялся мерить шагами комнату, раздувая ноздри и вдыхая тонкий аромат, перекрывавший устойчивую смесь запахов пыли, заплесневелой бумаги, сапог и армейского сукна, постоянно царившую в его кабинете. Дамы, явившись ненадолго, оставили после себя это еле уловимое воспоминание, хотя – тут уверенность генерала была полной и обоснованной! – ни одна из них не употребляла духов. Это, думал он, их природный аромат, так пахнут существа высшей породы. Он мысленно проводил сравнения и пытался понять, какой из них отдает предпочтение. Из этой восьмерки… Из этих восьми дам, куда более смелых, предприимчивых и скорых на решения, чем все его заключенные, вместе взятые. Их невозможно унять, эти ершистые, непримиримые создания, доставляющие ему столько хлопот! Какие тут могут быть сомнения: они просто отроду не способны соблюдать дисциплину. Малейшее противоречие – и вот они уже ощетиниваются всеми колючками, ни на одну уступку не идут, ни одна уступка с его стороны их не устраивает, и они поднимают крик, жалуясь на несправедливость. Задерганный ими, он тратит уйму времени на попытки согласовать суровость регламента с собственным желанием сделать им приятное. Иногда удается, но, как ему кажется, ни одна из них не испытывает к нему благодарности. Но это явное безразличие не обескураживало генерала, и он ни за что не променял бы свою трудную ситуацию на какую-то другую, более спокойную.