Вася поклонился, испытывая явное облегчение: и страхи его рассеялись, и честь не пострадала. Дарья Филипповна благодарно улыбнулась Софи, сумевшей понять ее материнские чувства.
* * *– Интересно, откуда это вы явились? – грубо спросил Сережа.
Услышав шаги Софи в прихожей, он вышел из кабинета и теперь стоял перед ней белый от ярости, со стиснутыми зубами, грозно выкатив глаза. Она мысленно похвалила себя: вот умница, настояла на том, чтобы Вася вместе с ней в дом не входил! Зачем было рисковать, провоцировать ненужное и нелепое столкновение между двумя мужчинами?
– Ну, так что? – поторопил ее Сережа. – Отвечайте! Откуда явились?
– Из Пскова, – ответила Софи.
Схватив со столика лампу, он поднял ее повыше, словно ему необходимо было для того, чтобы поверить словам Софи, увидеть лицо тетушки при ярком свете. В своем наглухо застегнутом черном сюртуке, с грозно сдвинутыми бровями, племянник сейчас ужасно походил на ревнивого мужа, каким его рисуют на карикатурах.
– Зачем вы ездили в Псков? – продолжил он допрос.
Софи была до того измучена, что едва слышала племянника.
– Зачем вы ездили в Псков? – еще громче выкрикнул Сережа.
Софи вздрогнула.
– Была у губернатора, – наконец ответила она.
– У губернатора? Это еще зачем? Ну, живо отвечайте – зачем к нему ходили?
– Чтобы подать прошение о перемене места жительства.
Сережа от удивления подался назад. Черты его лица мгновенно смягчились. На губах появилась улыбка.
– Неужели это правда?
Софи кивнула.
Молодой человек выпятил грудь.
– Вы об этом не пожалеете, – заверил он. – Я поддержу вашу просьбу. И все мои знакомые сделают то же самое. Куда вы хотите ехать? В Санкт-Петербург? В Москву?..
– Я хочу вернуться на родину.
– Во Францию? – с насмешливым удивлением переспросил он.
«Во Францию… Во Францию… Во Францию!..»
Это слово звучало в ушах Софи, словно бесконечно повторяющийся, подхваченный горным эхом зов. Она дошла до такой степени утомления, что уже толком не понимала, что с ней происходит. Свет лампы утвердился в ее радужной оболочке, начал расти, превратился в ослепительное солнце. Затем все погасло, и она стала падать в бездонную пропасть.
Часть III
1
Софи поборола смущение и попросила лысого толстяка, сидевшего у окна вагона, поменяться с ней местами. Попутчик насмешливо улыбнулся, явно ощущая собственное превосходство над незнакомкой – он-то давно привык в поездах раскатывать! – и с готовностью согласился.
– Должно быть, вы впервые путешествуете по железной дороге, мадам? – осведомился он, поднимаясь со скамьи.
– Да, мсье, – тихонько подтвердила она, в свою очередь встав.
– М-да, и впрямь с непривычки производит сильное впечатление…
Она молча кивнула. Ну, разве скажешь этому господину, что сильное впечатление на нее производит не то, что их везет паровая машина, но то, что видно, как за окном проплывают пейзажи Франции, покинутой тридцать семь лет тому назад? Остальные пассажиры с недовольными лицами потеснились и подобрали колени, чтобы позволить Софи поменяться местами с соседом. Толстый господин протиснулся перед ней, втягивая живот. Софи же, потеряв равновесие от тряски, неловко плюхнулась на скамью и улыбнулась сразу всем виноватой улыбкой. Паровоз громко зашипел. Поезд мчался вперед с устрашающей скоростью. Пол вибрировал, двери подрагивали, задвижка дребезжала в железных скобках. Поля в раме окна неслись мимо, словно река во время половодья. Иногда группа беленьких домиков с красными крышами подступала к вагону так близко, что Софи, инстинктивно отпрянув от окна, вжимала голову в плечи. Но стоило ей подумать о том, что всего-навсего через час и пять минут – Париж, начинало казаться, будто ее мечта летит вперед, обгоняя действительность. Несмотря на поддержку губернатора, госпоже Озарёвой потребовалось более полутора лет обивать пороги канцелярий, чтобы получить благоприятный ответ императора на свое прошение. Дело сдвинулось с мертвой точки только после того, как вмешался французский посол в Санкт-Петербурге. А первым проявлением монаршей милости по отношению к вдове декабриста было то, что ей позволили жить в Пскове. Полгода спустя ее переселили в Санкт-Петербург, где каждую субботу приходилось отмечаться в полицейском участке, подтверждая свое право на жительство. Но наконец седьмого марта генерал кавалерии граф Орлов, начальник Третьего отдела личной Его величества канцелярии, вызвал Софи, чтобы сообщить: ей позволено покинуть Россию.
Нескольких недель вполне хватило на то, чтобы уладить все свои дела, и, как только Нева вскрылась и освободилась ото льда, Софи отплыла в Гавр на русском торговом судне. Это был трехмачтовый парусник с железным корпусом, где пассажирам отводилось десять кают. Когда Софи увидела, как громада Кронштадтского порта начала уменьшаться и таять, ею овладела тоска, мучительное чувство, природу которого она и сама не могла толком себе объяснить. Она была одновременно и счастлива оттого, что бежит из страны, где знала лишь принуждение и горе, и несчастна оттого, что оставляла там все, что привязывало ее к жизни: воспоминания, друзей, могилу мужа. С Сережей она простилась вежливо и холодно. Что ж, племянник добился своего. Оставшись полновластным хозяином Каштановки, он будет по-прежнему высылать тетушке половину доходов с имения: соглашение было скреплено документом, подписанным в присутствии губернатора. Впрочем, с того самого дня, как Софи подала прошение о перемене места жительства, она вновь обрела нормальное существование в доме и покорных слуг – вот еще одно доказательство того, что все в Каштановке подчинялось власти молодого барина. Теперь Софи была совершенно убеждена в том, что ей больше нечего делать в этом уголке земли, где она имела слабость вообразить, что способна приносить пользу. Даже мысль о том, что Сережа виновен в совершении убийства, больше ее не терзала, времена тревоги и возмущения давно прошли.