Вот и все. Чтец умолк. Дамы вздыхали, прикрываясь веерами. Дельфина с чувством высморкалась. Затем раздались восклицания:
– Гениально! Всю душу переворачивает!
– Мне непременно надо переписать себе этот текст!
– Виньи – великий поэт!
– А я предпочитаю Гюго!
– Потому что он оказался в изгнании?
– Ну, а вы-то что об этом думаете? – обратилась к Софи княгиня Ливен. – Есть в этой картине сходство? Верна ли она?
Софи, обуздав себя, попыталась улыбнуться и пробормотала:
– Прекрасная поэма… Может быть, она даже слишком прекрасна… Словом, я хочу сказать… мы не заслуживаем такой чести… В конце концов, каждая из нас всего лишь исполнила свой долг женщины, жены…
– Будет вам! – вскричала княгиня Ливен. – Вы достойны восхищения, но сами не можете об этом судить. Что касается рассказа, думаю, вы все же делаете поправку на поэтическое преображение действительности? Господин Альфред де Виньи внес в свое сочинение немалую долю романтизма. Он, несомненно, был бы очень тронут, если бы узнал, что вы, спасшаяся из сибирских застенков узница, оценили его творение. Хотите, устрою вам встречу с ним?
– Нет-нет, благодарю вас, – в испуге пролепетала Софи.
– Почему же?
– Не знаю… Меня это, скорее, смутило бы, я чувствовала бы себя неловко…
Она была в ярости оттого, что не нашла лучшего оправдания для своего отказа. Все эти люди, все эти незнакомые ей мужчины и женщины, которые с такой жадностью разглядывают «диковинку», внезапно лишили ее всякой уверенности. К счастью, княгиня Ливен, сжалившись над вконец растерявшейся гостьей, перевела разговор на другое, и вскоре все принялись обсуждать недавние разногласия царя с Блистательной Портой из-за царского протектората над греками-православными Оттоманской империи. Несмотря на то что князь Меншиков предъявил султану по этому поводу ультиматум и что ультиматум был отвергнут, оснований для того, чтобы опасаться возможной войны, вроде бы не было.
– Турки ничего не предпримут, если Франция их не поддержит, – уверяла княгиня Ливен. – А Франция ничего делать не станет, потому что никогда такого не бывало, чтобы только что установившийся режим, не успевший еще укрепить свои основы, пустился в военную авантюру, когда границам страны нет никакой угрозы.
Это рассуждение было таким ясным, что, казалось, убедило всех. Один только граф де Сент-Олер осмелился заметить:
– Вы говорите о Франции, княгиня, но забываете об Англии. У Англии нет тех внутренних проблем, какие существуют у нас. Лорд Стратфорд де Редклифф, по-моему, твердо намерен расстроить в Константинополе планы России. Поступая так, он действует не только в соответствии с главным направлением британской дипломатии, но и повинуясь личной ненависти, которую питает к Николаю I с тех пор, как тот, если память мне не изменяет, отказался дать согласие на назначение его послом в Санкт-Петербурге…
– Я бы точно так же поступила, будь я на месте царя! – воскликнула княгиня Ливен. – Этот Редклифф – поистине зловещий персонаж. Когда он проездом был в Париже, меня от одного его вида бросало в дрожь! Не говорю уже о том, что он явился в воскресенье в мой салон в черно-зеленом галстуке, тогда как у вас у всех, господа, достает вкуса на то, чтобы надеть белый галстук!
Смех распространялся по комнате, постепенно заражая всех присутствующих; переждав немного, княгиня заговорила вновь:
– Нет-нет, вооруженного столкновения не произойдет. Все закончится просто-напросто сделкой дипломатов между собой: поторгуются и столкуются в конце концов. Лорд Абердин в своем последнем письме заверил меня в том, что иного исхода не будет.
Несколько жадных до политических новостей мужчин из числа гостей, зная, что княгиня состоит в постоянной переписке с английским премьер-министром, столпились вокруг нее тесным кружком – так, словно стремились припасть к живительному источнику. Софи воспользовалась этими перемещениями для того, чтобы незаметно отойти. Поверх барьера из черных фраков до нее долетали имена, все время одни и те же: Меншиков, Редклифф, Нессельроде, Абдул-Меджид… О декабристах все уже позабыли. Они так мало значили теперь, когда всколыхнулись целые народы!
Дельфину она отыскала посреди дамского кружка, обсуждавшего моды и театральные новости. Но и здесь Софи чувствовала себя скованно, ей было не по себе, и она решила, что слишком недавно вернулась во Францию и еще не освоилась, потому и чувствует себя потерянной в этой новой, непривычной для нее обстановке. И в точности так же, как задаешь себе урок, дабы воспитать волю, она принудила себя остаться еще на полчаса, болтая то с одними, то с другими, улыбаясь, внимательно присматриваясь и рассеянно блуждая умом. Наконец, она позволила себе распрощаться с княгиней Ливен, которая осыпала ее неумеренными комплиментами и просила приходить еще – так часто, как ей только захочется. Софи уже стояла у дверей, когда слуга выкрикнул долгожданное имя: