На лестнице послышались торопливые шаги. Хор громких голосов затянул «Марсельезу». Вдали другие голоса, менее многочисленные, откликнулись: «О Ричард, о мой король!» Два враждебных гимна смешались в чудовищный рев, из которого вырывались отдельные возгласы. Вавассер расхохотался.
– Слышите, как вопят? Это сделалось традицией! В Сент-Пелажи еще осталось несколько орлеанистов. Каждый вечер, в один и тот же час, республиканцы устраивают вот такой кошачий концерт, а те им отвечают. В остальном все прекрасно друг к другу относятся и друг друга уважают, поскольку все мы здесь – жертвы этого коронованного Робера Макера![29]
– А чем вы занимаетесь целый день? – спросила Софи.
– Пишу, пишу и пишу, доводя до совершенства мою теорию государства, – ответил тот. – Великое дело! Между нами говоря, никогда и нигде мне так хорошо не работалось, как в тюрьме!
– Тем не менее тебе давно пора выйти отсюда! – воскликнула Луиза. – Мадам Озарёва пообещала, что подумает, сможет ли со своей стороны что-нибудь для тебя сделать…
– У меня не так много связей! – призналась Софи. – Может быть, через княгиню Ливен…
– Эта-то? – усмехнулся Вавассер. – Да, забавная гражданка! Она хочет угодить и нашим и вашим, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Одну улыбочку империи, другую – республике, там подмигнет Франции, здесь – России… Все эти богатые, обаятельные, образованные русские кажутся мне слишком любезными для того, чтобы быть честными. Они приезжают в Париж из любви к демократии или к искусству, но глядишь – один коммерческий советник внимательно изучает наши заводы, другой отставной артиллерийский офицер, из личного любопытства осмотрев наше литейное производство, отправляется отсюда в Льеж и Серен продолжать свои исследования, а еще какая-нибудь светская дама устраивает приемы, чтобы заставить разговориться наших министров…
– Лучше сразу так и скажите, что всех парижских русских считаете шпионами!
– Не случайно же царь позволяет им жить за границей!
Софи овладела собой. Она уже и сама не понимала, отчего так вспылила. Разве не раздражали ее саму некоторые слишком уж офранцузившиеся русские, с которыми она встретилась у княгини Ливен? Но получается странно: если она сама и склонна критиковать этих эмигрантов, ведущих роскошную жизнь, то потерпеть, чтобы вместо нее это делал кто-то другой, не может! Словно между ними и ею самой существуют некие родственные связи, позволяющие ей строго их судить, сохраняя свое расположение к ним, в то время как какой-нибудь Вавассер, смотрящий на них с чисто французской точки зрения, способен высказать на их счет лишь мнение, исполненное невежества, глупости и злости. Луиза расстроилась.
– Посмотри, Огюстен, – сказала она, – ты огорчил мадам Озарёву! А ведь княгиня могла бы тебе помочь…
– Да я только о том и мечтаю! – смеясь, ответил ей муж. – Даже если бы Арсен Уссе предложил мне свои услуги, чтобы вытащить из Сент-Пелажи, я и то протянул бы ему обе руки!
Софи тоже засмеялась.
– Меня удивляет, – заметила она, – что вы нападаете на русских, живущих во Франции, после того, как познакомились с Герценом.
– И то правда, – согласился Вавассер. – Это чистый человек, это – брат. Но назовите мне еще хоть кого-нибудь, кто походил бы на него.
Клода-Анри выпустили из угла. Прозвонил колокол. Пора было уходить. Супруги нежно распрощались.
– Тебе что-нибудь надо? – спрашивала Луиза. – Я оставила тебе кусок пирога… В следующий раз принесу заштопанные носки…
Вавассер сгреб в охапку сына и дочь одновременно, приподнял их, расцеловал, потом опустил на пол – могучий, усталый и нежный отец семейства и вместе с тем политический борец.
Выйдя из тюрьмы, Софи с удовольствием вернулась к свету и оживлению свободного мира. Сумерки еще не опустились на улицы. В окнах верхних этажей горели отблески красного вечернего солнца. Кучер болтал с часовым, небрежно прислонившимся к своей будке. Луиза предложила вернуться пешком, чтобы дети немного погуляли, предложение привело Софи в восторг, и она тотчас отослала Базиля, который уехал с оскорбленным видом, едва придерживая вожжи.
Женщины двинулись вдоль набережных Сены. Анн-Жозеф и Клод-Анри шли впереди, держась за руки. Проходя мимо собора Парижской Богоматери, Луиза вздохнула:
– Красота-то какая! Как жаль, что он этого не видит!
– А разве он это видел, когда был на свободе? – возразила Софи.
4
На конверте стоял прусский штемпель, адрес был надписан незнакомым почерком. Сорвав печать, Софи нашла внутри письмо от Фердинанда Вольфа. Удивление, радость, страх охватили ее с такой силой, что на мгновение помутился разум. Как он оказался в Германии? Его освободили? Он бежал? Да нет же, вот, на самом верху листа написано: «Тобольск, 23 марта 1853 года». Новости всего-навсего трехмесячной давности! Она и надеяться на такое не смела! И Софи, словно изголодавшаяся, набросилась на послание.