Софи, несколько сбитая с толку исчезновением всех этих русских, чувствовала себя потерянной. Конечно, с некоторых пор она совсем перестала у них бывать, но одна только мысль о том, что можно в любой день встретить кого-то из них в салоне и услышать французскую речь со славянским акцентом, приносила ей душевное спокойствие. Она машинально прочла рассказ о блестящем нападении английского и французского флота на Одесский порт, пропустила парижскую хронику и литературную болтовню и погрузилась в статью, в которой подробно рассказывалось о том, каким образом было объявлено о начале войны соединенным эскадрам в Черном море. «Пробило полдень, и на мачтах судов появился сигнал „Война с Россией“. Флаги стран-союзниц взвились на трех мачтах всех кораблей. Трижды повторенный возглас французского флота „Да здравствует император!“ смешался с оглушительным криком „Ура!“, доносившимся с английских судов; трудно сказать, кто с большим энтузиазмом приветствовал это, столь желанное событие». На губах Софи появилась печальная улыбка. Ей противна была патриотическая ложь газетчиков: «столь желанное событие»! Господи, да кто же мог его желать, подумала она. Маловероятно, чтобы оно было желанным для славных французских моряков, которым со дня на день придется рисковать жизнью, защищая права Блистательной Порты! Она стала разглядывать на рисунке, сопровождавшем текст, крохотные фигурки матросов, выстроившихся на реях, чтобы приветствовать объявление грядущих боев. Французский, английский и турецкий флаги дружно развевались на ветру. С низкого серого неба на неспокойное море сыпал снег. Софи сложила газету, убрала лорнет и повернулась к окну. Какая скучная, безрадостная весна. Дожди, дожди, дожди… Вот и опять в саду с черных, с едва проклюнувшимися почками веток стекают капли. Дельфина обещала зайти часов в пять. И снова они будут говорить о войне. Разумеется, с тех пор как были разорваны дипломатические отношения между Францией и Россией, Софи больше не получала денег от племянника. Конечно, он вполне мог бы присылать их ей через посредство третьего лица, проживающего в какой-нибудь нейтральной стране, но, должно быть, слишком рад был найти столь убедительное оправдание для того, чтобы перестать помогать «тетушке». Лишившись доходов, она подсчитала: того, что у нее есть, хватит, чтобы прожить год. А к тому времени война, вероятнее всего, кончится. По крайней мере, так говорили в салонах, в которых она по привычке продолжала бывать. Новости с театра военных действий нисколько не мешали тем, кто там собирался, интересоваться нарядами, столоверчением и скачками на Марсовом поле или в Шантильи. Больше того, правилами хорошего тона даже предписывалось избегать того, чтобы дурно говорить о русских: к ним было положено относиться как к достойным уважения врагам. Однако Софи предчувствовала, что рано или поздно и высшим светом овладеет патриотический восторг: она не могла забыть, как на следующий день после объявления войны парижане с пением на протяжении трех лье сопровождали полки, выступившие на соединение со своим армейским корпусом. Архиепископ Сибур в своем ерхипастырском послании объявил: «Война была необходима: из этого, несомненно, воспоследует какое-нибудь благо!» В театрах, воспользовавшись случаем, ставили пьесы, в которых высмеивали противника. Здесь на афише красовались «Русские», там – «Казаки», в одном театре играли «Встречу на Дунае», в другом нечто под названием «Русские, изображенные ими самими», оказавшееся, впрочем, не чем иным, как примитивной переделкой гоголевского «Ревизора». Что ни день, появлялись все новые злобные пасквили на «страну кнута» – карикатуристы буквально набросились на «кровожадного царя» и его «порочных бояр». Адриан Пеладан напечатал сочинение, озаглавленное «Россия, настроившая против себя весь мир и католицизм», а совсем недавно, проходя по Итальянскому бульвару, Софи заметила на прилавке «Нового книжного дела» изданную этим заведением книжицу под названием «Правда об императоре Николае». Вместо имени автор подписался «Русский». На вопросы Софи продавец с хитрой улыбкой, доверительно сообщил ей, что под этим псевдонимом скрывается Александр Герцен. Софи купила книжку, не отрываясь ее прочла, и от этого чтения у нее остался неприятный привкус горечи, как бывает, когда при тебе совершают дурной поступок. Полностью разделяя нелюбовь Герцена к царю и даже озлобление против него, она сожалела о том, что автор решился в разгар войны высказаться в поддержку тех, кто, находясь в Париже и Лондоне, клеветал на свою страну. Она воспринимала это как предательство, которое невозможно оправдать никакими политическими целями. По ее мнению, единственным достойным выбором для изгнанника оставалось молчание.