Софи горько пожалела о том, что рядом с ней нет ни одного русского человека, с которым она могла бы поговорить, обменяться мыслями. Французам ее не понять. Для них смерть Николая I относится к событиям мировой политики. Для нее это событие семейное.
Она плохо спала ночь, а все следующие дни с возраставшим нетерпением ждала, что будет дальше. Но газеты по-прежнему были заполнены подробными сообщениями о поучительной кончине Николая I, а его наследник, похоже, не спешил положить конец сражениям. Наверное, Александр II не хотел принимать такое важное решение до того, как будет коронован в Кремле. Но ведь это могло затянуться на несколько месяцев! Пока что в России ограничивались тем, что заменяли генералов. Здесь, в лагере союзников, Наполеон III с императрицей отправились в Англию, чтобы торжественно отпраздновать заключение франко-британского договора. Вскоре после возвращения император счастливо избежал пули убийцы на Елисейских Полях, и все газеты хором благословляли Провидение. Когда Софи читала восхваления, обращенные газетчиками к государю, ей начинало казаться, будто она перенеслась в Россию. Разумеется, у французов были основания гордиться главой своего государства, поскольку его правительство успешно справлялось как с военными, так и с мирными делами. Военные действия в окрестностях Севастополя нисколько не мешали ни разрушать старое и возводить новое в столице, ни устраивать праздники в честь войск или иностранных монархов. Повсюду начиналось строительство зданий из тесаного камня. Строилось новое здание Лувра, одновременно с этим улицу Риволи продолжали до Ратуши, а вдоль Страсбургского бульвара вырастали один за другим огромные дома – в целых шесть этажей! Но самыми лихорадочными темпами строительство шло на Елисейских Полях – здесь рабочие спешили закончить сооружение Дворца Промышленности, где должна была проходить Всемирная выставка 1855 года. Наконец, 15 мая здание было окончательно освобождено от лесов, и его посетила императорская чета. Газеты только и писали что о собранных в этом здании чудесах, сотворенных участниками выставки, которых было ни много ни мало двадцать тысяч, французов и иностранцев. России также было предложено прислать образцы своей сельскохозяйственной и фабричной продукции, однако она отклонила приглашение «по причине войны».
Луиза, сильно возбудившаяся от чтения газетных отчетов, непременно хотела побывать на выставке вместе с Софи. Как-то утром они туда отправились, и толпа едва не раздавила их. Полузадушенные, они отдались на волю течения, и поток любопытствующих увлекал их от одной витрины к другой с такой скоростью, что они ничего не успевали толком разглядеть. В огромном, переполненном, гудящем, душном, жарком, раскаленном от солнечных лучей, отвесно падающих сквозь стеклянную крышу, павильоне шерстяные ткани соседствовали с керамикой, бронзовые накладки на мебели поблескивали рядом с мелкими украшениями. Бросались в глаза названия стран, крупными буквами выведенные на больших указателях: Соединенные Штаты, Египет, Греция, Китай… Все страны явились в гости к Франции, весь мир пребывал с ней в дружбе. Отсутствие России в глаза не бросалось. Софи хотелось бы обойти всю выставку, но, прокладывая два часа подряд дорогу в толпе и дыша пылью, она в конце концов устала и присела отдохнуть на скамью. Именно в это мгновение Луиза увидела знакомого, стоявшего рядом с отделом резной мебели: молодой человек, плохо одетый, с приятным лицом и легкой, словно бы кружевной, бородкой.
Казалось, незнакомец только и ждал, чтобы его заметили. Луиза представила юношу Софи: Марсьяль Лувуа, художник, друг Вавассера. Софи смутно припомнила, что видела его в лавке в тот вечер, когда там собрались все приятели Огюстена. Марсьяль предложил проводить дам в отделение изящных искусств. Стоило Луизе услышать это предложение – и ее лицо тотчас засияло несколько подозрительной радостью, казалось, будто у нее внезапно пробудился интерес к современной живописи.
– О, да, да! Пойдемте туда скорее! – воскликнула она.
Софи, которую позабавило мгновенное преображение приятельницы, согласилась пойти с молодыми людьми. Толпа со всех сторон прибывала в залы, где художники, возглавлявшие французскую школу, выставили свои работы. Публика замирала в восхищении перед «Лежащей одалиской» господина Энгра, «Резней на Хиосе» господина Делакруа, «Большим турецким базаром» господина Декана, «Позорным столбом» господина Глеза… Комментарии зрителей раздражали Марсьяля Лувуа, который переходил от полотна к полотну, злобно на них поглядывая и не вынимая рук из карманов. Он называл себя «натуралистом» и восторгался художниками, о которых Софи прежде никогда не слышала. Вскоре он объявил во всеуслышание, что все тут «мерзко и гнусно», несколько человек обернулись и с возмущением на него поглядели.