– Пойдемте отсюда! – сказал Лувуа. – Давайте лучше посидим в кафе, и я объясню вам, что такое настоящая живопись!
Луиза тотчас согласилась и так устремилась к выходу, что у нее на шляпке разом затрепетали все цветы. Но Софи слишком устала и предпочла вернуться домой.
На следующий день, снова встретившись с Луизой, она спросила, как поживает Марсьяль Лувуа.
– Он весь вечер мне надоедал своими разговорами про искусство и философию, такая скучища, – ответила Луиза. – Правильно вы поступили, что не остались!
Однако Софи заметила, что начиная с этого дня Луиза стала больше следить за собой, одеваться более продуманно. С наступлением лета в ней явно пробудилось желание нравиться, и навещать Софи она стала куда реже. Луиза, совершенно очевидно, была увлечена, и увлечение это отнимало все ее время. Софи жалела Вавассера, но считала себя не вправе воспитывать преступную жену, читать ей мораль. И вообще Луизина страстишка казалась ей смешной и нелепой рядом с беспредельной тоской, которая с каждым днем все сильнее сжимала ее собственное сердце, стоило только развернуть любую газету. Во всех без исключения – высокопарные отчеты о визите королевы Виктории в Париж, рецензии на концерты в Тюильри или спектакли парижских театров не могли заслонить страшной и отвратительной реальности войны. Время от времени появлялось краткое сообщение о том, что раненых стали успешнее выносить с поля боя или что число погибших с французской стороны незначительно. Разумеется, русским досталось куда сильнее. Захваченные в плен солдаты русской армии признавались в том, что теперь в Севастополе никто не верит в победу. Сражаются и умирают ради чести, ради славы. Взятие Зеленого Холма, сражение на реке Черной, штурм Малахова кургана – за всеми этими банальными обозначениями виделись горы мертвых тел! «Все идет хорошо, все в порядке, мы наступаем», – телеграфировал генерал Пелисье, новый главнокомандующий Восточной армией, военному министру. В иллюстрированных газетах появлялись ужасающие рисунки с изображением рукопашных боев среди похожих на цветную капусту облаков дыма от разорвавшихся снарядов. Зуавам под их фесками рисовали благородные лица, русским – зверские тигриные морды. Внезапно десятого сентября на первой странице «Всемирного вестника» появился текст депеши: «Корабельной и всей южной части Севастополя больше не существует. Враг, видя, что мы прочно заняли Малахов курган, решил отступить, перед тем разрушив и взорвав почти все оборонительные сооружения».
Назавтра взятие Севастополя было подтверждено, и император приказал отслужить в соборе Парижской Богоматери благодарственный молебен, а все парижские театры в этот день дали бесплатные представления. Известие было встречено приливом восторга. Софи решила, что после такой неудачи царь сложит оружие. Мысль о том, что вскоре война закончится, примиряла ее с исступлением обезумевшей от радости толпы. Но сколько времени потребуется французам и русским для того, чтобы забыть о пролитой крови? День 13 сентября был предоставлен для народного веселья. Жюстен с Валентиной отпросились у Софи в город, чтобы отпраздновать победу. Она охотно позволила им уйти, радуясь тому, что может побыть дома одна. За стенами гудела толпа. Вскоре прибежала разрумянившаяся, растрепанная Луиза в измятом платье, рассказала, что была на утреннем представлении в Опере. Один из певцов, стоя на фоне задника с изображением Севастополя, прочел стихотворение, прославлявшее французскую армию.
– Это было так прекрасно! У меня слезы выступили на глаза! Я кричала вместе со всеми! А сегодня вечером будет иллюминация. У господина Марсьяля Лувуа есть друг, который живет рядом с ратушей. Из его окон будут видны бенгальские огни. Не хотите ли вы пойти с нами?
Софи поблагодарила и отказалась, немного стыдясь своей вялости рядом с этой разгоряченной бабенкой. И Луиза снова упорхнула, окрыленная патриотическими чувствами и любовью. Взятие Севастополя стало очередным предлогом для того, чтобы изменить мужу.
10
В воскресенье, тридцатого марта 1856 года, в два часа пополудни, пушка Дома инвалидов выстрелом оповестила о том, что подписан мир. В Париже уже больше месяца шли переговоры между полномочными представителями стран-союзниц и России, и люди ждали этого известия со дня на день. В каждом доме были давно приготовлены флаги и цветные бумажные фонарики, и теперь они мгновенно расцветили фасады. Жюстен, исполняя приказание Софи, тоже бросился украшать подъезд особняка. Событие, произошедшее всего через две недели после рождения его императорского высочества, наследного принца, вызвало новый прилив восторга. Выйдя на улицу, Софи заметила толпу, собравшуюся у только что вывешенного, еще не просохшего, с проступающим клеем объявления: «Парижский конгресс: сегодня, в час пополудни, в особняке министерства иностранных дел был подписан мирный договор…» От волнения у нее подкосились ноги. Она подумала, что ее счастье несопоставимо с радостью окружающих ее людей – ведь она радуется одновременно и за Францию, и за Россию. Ей хотелось плакать от этого двойного блаженства, порожденного двойной любовью. Ее толкали торговцы газетами. Рядом с ней смеялся в рыжую бороду однорукий солдат, женщина в трауре прислонилась к плечу мужа, а тот театральным жестом приподнял шляпу. Где-то вдали звонили колокола. Софи заторопилась домой, ей не терпелось остаться одной, как будто она боялась расплескать, растерять в толпе свою радость.