– А почему бы и нет? История знает случаи… Достаточно какой-то крупной победы над турками, например… По слухам, русская армия на Балканах нечто небывалое сотворила…
– Ох, нет, Софи, нет, родная… Царь и думать забыл о нас, едва только сослал в Сибирь. Мы для него умерли… или, по крайней мере, похоронены, – горько усмехнулся Николай.
– Зачем так говорить? – Софи возражала, но совесть ее была неспокойна, и она не узнавала себя в этой боязливой женщине, выдвигавшей аргумент за аргументом, словно выстраивая перед собой стенку из костяшек домино. – Я просто убеждена, что ты ошибаешься! Вполне вероятно, что царю докладывают о вашем примерном поведении, а если вы вдруг взбунтуетесь, вы навсегда потеряете надежду выйти отсюда раньше срока…
– Ну, а если мы сами, как ты говоришь, выйдем отсюда раньше срока? Это куда более вероятно!
– Выйдете – и куда пойдете?
– Господи! Я же тебе объяснял: либо на запад, либо на восток…
– Прямо всей ордой? И еще с женщинами в обозе? Да нас в минуту выследят и окружат, что за наивность!.. Вот если бы мы могли сбежать вдвоем…
– Милый мой дружок, это куда опаснее!
– Нам понадобилось бы… нам понадобился бы… Проводник, вот кто нам понадобился бы!
– Этот проводник за медный грош сдаст нас казакам… А уж за десять рублей – как пить дать! Нет, все-таки оптимальное решение – уйти всем вместе…
Дальше Софи не слушала. Мечта свалилась на нее неожиданно и опутала, как сеть птицелова. Она горевала, что нет рядом Никиты: им вместе было бы намного легче организовать побег. Он сильный, может убить даже зверя, может сложить из веток шалаш, он умеет определять направление ветра, читает по звездному небу как по книге, куда идти, если заблудишься, умеет говорить с мужиками, умеет драться с разбойниками… И почти сразу поняла, что, решившись сбежать с каторги вдвоем с Николя (а хоть бы и со всеми вместе) и даже организовав побег, она была бы вынуждена двинуться в путь без Никиты – и поняла, что с места не тронется, даже если гнать будут. Пусть от юноши пока нет вестей, так это же только пока! Рано или поздно он все равно доберется до Читы. И что же? Ей, сбежав, отказаться от последнего шанса на встречу с ним? «Если мы отсюда уйдем, – думала Софи, – я никогда в жизни больше его не увижу…» Ледяные клещи сжали ей сердце. «Нет, это невозможно!.. Невозможно!..» Глубина переживаний поразила ее саму. Неужели Никита занимает такое огромное место в ее жизни?.. Она постаралась преодолеть недомогание и сделала вид, что интересуется все продолжавшимся монологом мужа:
– Мы запасемся провизией… мы раздобудем буссоль, раздобудем карты…
Шепот все удалялся, удалялся от нее… становился еле различим – как журчание лесного ручейка… Из глубин памяти выплывали воспоминания, и некуда было от них деться: вылинявшая розовая рубаха… загорелая рука, накрывающая ее руку… взъерошенные степным ветром золотистые волосы… задорный молодой смех… Образы были такие четкие, такие реальные, что ей стало неудобно перед Николаем: как будто по ее вине кто-то нарушил их уединение. Как будто третий вторгся в их союз, нет, не вторгся – ведь она сама его позвала! И она испугалась: вдруг муж сейчас полезет к ней с нежностями!.. Воскресные визиты продолжались два часа – так диктовало официальное разрешение, а они уже потеряли добрый час на споры, и он уже спешит заключить жену в объятия! Господи! Его лицо уже совсем рядом, и выражение такое умоляющее!..
– Увидишь, моя любимая, мало-помалу ты привыкнешь к этой мысли! Да и в любом случае, все это будет не завтра!.. Мы еще сто раз успеем это обсудить…
– Нет-нет! – почти закричала она. – Давай обсудим сейчас!
– Но я же тебе повторяю, что…
– Послушай, Николя! Ты сказал… ты сказал… ты сказал, что мы можем спуститься по реке к Тихому океану, да? А ты подумал, нам же для этого надо будет купить лодки, построить плоты… Разве ты подумал об этом?
Она громоздила одно на другое слова, пытаясь выиграть время. И боялась: а вдруг он поймет, догадается, почему она так делает? Вот же Николай нахмурился и спрашивает так хрипло:
– Ну, лодки, плоты… и что? Почему бы этим не заняться, когда время придет?
Висок Софи обжигало дыхание мужа.
– А буряты? – почти в отчаянии шептала она и машинально отклоняла голову. – А буряты, которые кинутся по нашим следам? Ты про них забыл?
Это горячечное дыхание преследует ее! Везде достает!
– Бурятов мы сделаем своими союзниками! – хрипел он в самое ухо.
– Каким образом?
– Заплатим им!
– А деньги откуда?
– Украдем у коменданта!
Пылающие губы скользнули по щеке Софи, остановились на шее, спустились к ямочке между ключицами…
Она вздрогнула и зашептала:
– Нет, нет, Николя, умоляю… там охранники!..
И тут же поняла, что ее слова просто смехотворны.
– Ну, что ты, милая! – удивился он. – Охранники же за дверью, и ты отлично знаешь, что они не войдут! Это я умоляю тебя, Софи!.. Софи!.. О, как я люблю тебя!..
Он опрокинул ее на постель. Они уже почти боролись, и тут вдруг она увидела, как красивы его зеленые глаза, которые нетерпение превращало в злые, как красивы впалые, обожженные солнцем щеки, как прекрасно это лицо – страстное, воспламененное желанием… Но чем больше пыла проявлял Николай, тем яснее становилось ее сознание и тем больше она впадала в депрессию. Даже пошевелиться было уже трудно, каменная баба… вот кто она… «Что со мной? – в безмолвной тоске повторяла она. – Что со мной? Никогда же такого не было!» Она позволила снять с себя одежду, ласкать – везде… Потом притянула к себе его голову… Она смеялась, она целовала его, она изо всех сил делала вид, что счастлива как никогда… Он взобрался на кровать, гремя железом… Обычно это она, Софи, его утешала, своей нежностью заставляла забыть о цепях, от которых он страдал как от увечья… А сейчас звяканье цепей неприятно ее удивило… Призвав на помощь всю свою любовь к мужу, всю жалость к нему, Софи уговаривала себя, что не надо противиться тому, что сейчас произойдет. Но ее телу цепи сегодня мешали. Она не испытывала никакого желания… Более того, ей казалось, будто эти цепи навалились на нее, что ими опутаны ее собственные ноги. Да! Да! Да! Она тоже закована. Она прикована к нему. На всю жизнь. «Это хорошо. Так надо. Я не хочу ничего другого», – повторяла она.
– О любовь моя!.. Прости меня, прости!.. – задыхался Николай.
Охранники топали, шагая туда-сюда за дверью. Разговаривали. Николай двери не запер – это было запрещено. Он приставил стул к створке, и все. Еще десять минут, и все закончится. И он уйдет – довольный, счастливый. Он навалился на нее всем телом. Тяжелым телом. Тихонько застонал и впился в ее губы. Солдат за дверью откашлялся, сплюнул. Другой засмеялся. Николай все не отрывал своих губ от ее рта, сколько же может длиться поцелуй… Он раздвинул коленом бедра Софи. «Надо бы помешать этому побегу», – подумала она. И закрыла глаза.
4
Застывший по стойке «смирно» правительственный курьер вперил безжизненный взгляд в стенку. Он был весь покрыт крупными каплями пота, круглое лицо покраснело от жары и носило печать безмерной усталости, толстый слой пыли покрывал его мундир с эполетами. Дело оказалось настолько срочным, что он даже не успел почиститься перед тем, как войти к Лепарскому. А тот уже в четвертый раз, все с большей яростью, перечитывал письмо шефа жандармов: глава Третьего отделения, всемогущий граф Бенкендорф, извещал его о том, что по окончании литургии в Казанском соборе – служили ее в честь победы русской армии над турками – его величество император, известный своим бесконечным милосердием, принял решение облегчить участь некоторых политических заключенных и отдал в связи с этим приказ коменданту Читинской каторжной тюрьмы снять кандалы с тех из каторжников, кто, по его, генерала Лепарского, мнению, заслужил эту милость своим хорошим поведением.
– Они там, в Петербурге, уже просто и не знают, что еще изобрести, лишь бы осложнить мне существование, – ворчал Станислав Романович себе под нос. – Ну, как, как я могу выбрать? Они все ведут себя превосходно! И что теперь – бросать жребий? Кому повезет, кому не повезет? Нельзя же так, право, господа!
Племянник генерала, Осип, и его плац-адъютант, поручик Розенберг, почтительно слушали бормотание начальника – собственного мнения на этот счет у них не было никакого, да и откуда? «Нету у меня тыла!» – в который раз подумал Лепарский и неожиданно для себя самого грохнул кулаком по столу. Осип вздрогнул и напустил на себя важность, ничуть не прибавившую выражения его лицу типичного размазни.