Старик сунул руку в медицинский сканер. Через минуту прибор, тихо звякнув, выдал результат. Он был здоров, – рождённый в стерильном воздухе атомного убежища, он не страдал никакими болезнями, – но очень и очень стар. Медицинское оборудование честно предупреждало, что уровень генетических нарушений в его клетках на двадцать четыре процента превышает критический.
– Мне осталось немного, – констатировал он, доставая из холодильника контейнер с белковой смесью.
– Сколько? – поинтересовался голос.
– Года два-три, если я не буду тебя кормить, – вздохнул старик. – И полгода, если буду. У меня очень плохая кровь. Прости, друг, у меня нет другой.
– Я знаю. Благодарю тебя, друг.
Старик ещё раз посмотрел на экран. Тот почернел – потоки радиации глушили показания приборов. Отвернулся и пошёл в темноту.
Там стоял гранитный саркофаг, испещрённый странными символами.
Когда-то его обнаружили последние обитатели атомного убежища – когда пытались освоить пещеры. Те оказались непригодны для жизни, но в одной из них они обнаружили древнее захоронение, логово спящего. Они побоялись будить это существо, но последний выживший, оставшись в одиночестве, всё-таки сделал это – и теперь был связан с ним нерушимой и прочной связью, самой крепкой из известных живущим.
Крышка саркофага была чуть отодвинута – ровно настолько, чтобы можно было опустить руку.
– Постарайся сразу попасть в вену, – попросил старик. – Твои укусы плохо заживают.
– Прости, – донеслось из саркофага, – ты же знаешь, у меня шатаются клыки. И больные дёсны. Последствия солнечных ожогов. Проклятый ультрафиолет. О, если бы не потоп…
– Кажется, ты появился на свет позже? – сказал старик, массируя руку, чтобы разогнать кровь.
– Да, я не видел жёлтого неба, – донеслось из саркофага. – Я последний из своего рода. Как и ты… Мы думали, что это сделали люди.
– Я же рассказал тебе, – устало вздохнул человек, – это был объективный процесс. Атмосфера Земли постепенно насыщалась кислородом, выделяемым растениями. В какой-то момент она уже не могла удерживать в себе влагу. Ну да, случился потоп. После этого состав воздуха качественно изменился. Небо стало голубым…
– Какое оно для тебя сейчас? – спросил лежащий. – То, что ты видишь через свои приборы?
– Как сказать. Что-то вроде пылающей темноты, – сказал старик, массируя кисть, – Невесёлое зрелище, но не лишённое известного величия.
– Таким его видели и мы, это ваше небо, – отозвался лежащий в гробнице. – Когда для вас оно было… как ты говоришь? Голубым? Жаль, что я не могу понять ваши цвета…
– Это да. То, что для тебя – свет, я просто не вижу. А то, что свет для меня, жжёт твои глаза. В этом смысле нам трудно понять друг друга.
– Кажется, я рассказывал тебе: мы ведь тоже когда-то воевали с тёмными. Теми, кто жили на Земле до нас. И они говорили, что всякий свет мерзок, потому что он рождается от насилия энергии над веществом. Они-то ещё помнили другой свет, рождающийся от любви…
– Любовь, – грустно усмехнулся человек. – Ну да, конечно, любовь. Мы все так на неё надеялись.
Он опустил руку в отверстие. Кровь еле-еле тянулась по артерии – из последних сил.
– Я надеюсь, – сказал он, чувствуя, как клыки вампира ищут его плоть, – когда-нибудь в мир придёт Свет такой силы, что сожжёт звёзды. И с ним непременно явятся какие-нибудь ангелы, бессмысленные и беспощадные… Кусай.
Старик дёрнулся от резкой боли.
– Ну что? Тебе удобно? Пей, друг.