– Барыга, это опасная работа, братан, она стоит подороже. Я, конечно, все понимаю, но мне моя шкура дороже.
Барышников взглянул на него коротко исподлобья, затем с укоризной на Яшку, подошел вплотную к Скользкому, больно уткнул дуло автомата в его живот, снял с предохранителя и загнал патрон в патронник:
– А жить – это уже опасно, – проговорил он с давлением, глядя Скользкому в глаза своим тяжелым прожигающим взглядом до тех пор, пока тому невольно не пришлось отвернуться. Тогда Барыга щелкнул предохранителем в обратную, закинул автомат за спину, перебросив лямку через голову, и громко скомандовал: – Вперед!
Команда двинулась общей дорогой, раздвоившейся вскоре: отморозки продолжили путь по обходной рыбацкой тропе, которой ускользнул вор, а Барышников с Яшкой по снежной целине двинулись коротким путем на верхушку холма, увенчанную остатками старинной крепости с водонапорной башней посередине, издалека похожей на огромную, воткнутую в снег потухшую свечку.
Дорога вывела в открытую ложбину, и поселок остался позади. Темный, восставший сам против себя поселок. Когда самодельный инвертор «сгорел», дремлющий бунт взорвался, всхрипел, разбрызгивая повсюду давние обиды и похоти, смешанные с человеческой кровью. Верхний ярус подготовленно и ожидаемо эвакуировался в столицу, и посреди цепенящего хаоса эхом былого благополучия светился лишь кабинет Судьи, обеспеченный собственным аккумулятором. Кабинет принимал посетителей в штатном режиме с 9-ти до 15-ти ежедневно, кроме выходных. Необъяснимо ему удавалось уцелеть, и ни один пьяный и вооруженный бунтарь не приближался к его высокой двери в общей суматохе безумия, где только Судья и сохранял твердый и светлый ум. И дай воли этому уму, он отыскал бы в своих законах дыру, через которую инвертор можно было изъять.
Но теперь инвертор уходил в степь с беглым вором, и догнать его можно было лишь изнуряющим рывком через холм.
Тяжкое движение по взгорку разгоняло и учащало дыхание, воздуху не хватало, а жестокий и насмешливый ветер, не встречая на холме достойных препятствий, вбивался в лицо, клубил надоедливые иголки инея и выхолащивал одежду, вырывая из-под нее тепло и жадно его пожирая. И чем выше поднимались путники, тем раздраженнее и злее он бесился. Ведь теперь только он владел этой бескрайней снежной степью, и этим холмом, и водонапорной башней на нем, и всем, что можно увидеть в сумерках дня с этой башни.
«Водонапорка» обустроилась в остатках старой церкви, удобно перекроенной в практичное и востребованное сооружение. Обступающие ее монастырские помещения, обнесенные крепостной стеной, тоже переоборудовались и переназначились – сначала в санаторий, потом в торговую базу, в контору, а затем в охраняемые склады. Постепенно вокруг бывшего монастыря образовалась охранная зона, и крепостные стены вернулись к своей естественной функции – ограждать и изолировать, а в освободившихся помещениях развернулась воинская часть.
Взобравшись на верхушку холмины, Яшка с Барыгой совершенно выдохлись и обессилили. Спугнув пару неестественно взъерошенных ворон, тут же захваченных и унесенных порывом разыгравшегося ветра, путники упали в снег и привалились спинами к кирпичной стене старой крепости.
– Кто же это… мог быть? – Яшка еще не отдышался, но не упускал возможности поговорить о самом важном – кто дерзнул украсть инвертор? – Тут не случайный… человек… Кто-то… Кто в курсе… всех дел. Кто-то свой… – он мельком покосился на Барыгу. Тот лежал молча, дышал полной грудью, и слегка сощурившись, смотрел в неинтересную серую даль.
– Кто бы это ни был, – дыхание Барыги начало успокаиваться. – Он или хорошо подготовился, или полный идиот. В любом случае таким путем… он выйдет только к озеру, к рыбакам. А там… Там только к сталкерам на товарную станцию. Но это сорок километров по степи… Либо… Может просто обойти наш холм, свернуть вправо и уйти в ложбину, в Сады… Помнишь эти места?
Яшка коротко взглянул на Барышникова и кисло ухмыльнулся:
– Кто ж… не помнит? – выдохнул он нехотя, и задумался.
Порывы ветра внезапными ударами сносили с верхушек стен снежную пыль, и та оседала наземь мутным туманом.
Опершись о левый локоть, Яшка развернулся к Барыге и заглянул в его холодные глаза взглядом, полным пронзительной укоризны:
– А ты помнишь?
Но Митяй безучастно разглядывал монотонную и пустую белесую равнину, простирающуюся в никуда. Там, за мрачной ледяной пустошью, поглотившей все живое, лежала такая же промерзшая голодная пустота. Поэтому жители подземок не любили смотреть вдаль – снежные равнины казались им бессмысленными и неуместными. Что в них? Всегда одно и тоже – страдание, боль и бескрайнее море жестокости.