Поэтому, когда Барышников взялся за дело и решился выкупить инвертор у «отморозков», для поселенцев надежда не блеснула даже искрой – надо знать изгоев, исторгнутых изгоями: из их логова не возвращались ни живыми, ни мертвыми. Правда, Барыга всюду вязал связи, знакомства и, как он туманно выражался, везде у него имелись кое-какие взаимные интересы и долги.
За спасение поселка от темноты торговец благодарности и славы не ждал, а ограничился суммой товаров, номинально соответствующей тремстам тысяч. «Номиналы» собирали буквально по ниточке, вырывая из быта жильцов их незамысловатые пожитки, сносили в административные лавки. В лавках товар обменяли на патроны, меха и спирт, и поместили все это во внешний склад – заброшенные гаражи далеко на поверхности. От греха подальше.
К тому времени Барышников уже убыл в неизвестность. Вернуться рассчитывал через неделю-две. Но не вернулся. Через месяц ждать перестали: на то оно и логово, и ходить туда только в последний путь. Населяют то место обезобразившиеся и повредившиеся, разгнившие душой до животной дикости бывшие люди, коих выдворяют за безумства из города отверженных – пристанища всякого преступника и беглого убийцы. Таков новый мир.
Великая война нещадно его перекроила, и сама Земля укрылась теменью и сотряслась жуткими конвульсиями землетрясений, разорвавших ее плоть страшными трещинами, как разрывается грунт на дне высыхающего озера.
В ту пору и восточная часть монастырской холмины с водокачкой не удержалась, рассеклась и отклонилась, образовав между собою и крепостью не имеющую дна трещину. О том, что затаилось в ее недосягаемой для глаз бездонности, ходили пестрые и цветистые легенды. В них никак нельзя было поверить, но они приходили на ум всякому, кто оказывался в прямой близости от этой жутковатой черноты с запахом стылой земли.
Трещина тянулась вдоль крепостных стен воинской части, вдоль офицерского поселка и обрывалась далеко внизу, у подножия холма. Вдоль нее и предстояло спуститься на равнину.
Барышников встал, стряхнул с одежды снежную муку:
– Пора. Скоро начнет темнеть, – он ногою подогнал лыжи в удобное ему положение, вступил в их крепления, пристегнулся, приноровил руки в варежках к рукоятям палок, и, не дожидаясь Яшки, двинулся вдоль крепостной стены. Отдышавшийся Яшка вскочил на ноги, «влез» в свою пару лыж, и, вскользнув в готовую Барыгину лыжню, легко пустился вдогонку.
Пройдя вдоль складов воинской части, очищенных и разграбленных до последнего гвоздя, путники вышли к офицерским домам. Их крыши давно разобрали на стройматериалы и дрова, и теперь печальные останки жилищ торчали из-под снега своими угловатыми кирпичными коробками, пустыми изнутри, с провалившимися перекрытиями, с черными печными трубами и прямоугольными дырами окон, похожими на слепые глаза.
Наконец, поселение осталось позади, холм обрывисто накренился вперед и открыл просторную тусклую даль. Его туманное подножие юрким ледяным ручьем огибала рыбацкая тропа, по которой мелкими соринками медленно скользили еле видные отсюда Яшкины приятели. Тропинка вливалась в ложбины, уворачивалась от мрачных, вырывающихся из-под снега останков строений, и юлила дальше и дальше, пока не втекала в похороненное плитой многолетнего льда, распластавшееся где-то далеко, водохранилище.
Барышников достал половинку бинокля, вщурился сквозь него в монотонную пустоту зимнего пейзажа, и заскользил вдоль тропы к востоку, начиная от фигур отморозков и замедляясь на резких поворотах.
– Не люблю высоту… – съежившийся Яшка прислонился к бетонной опоре четырехногой электроподстанции с трансформатором, к которой снизу, от подножия холма, тянулась череда столбов с оборванными проводами. Вдоль этой линии и разверзлась земля.
Яшка с опаской поглядывал то на зияющую черноту пропасти, то на мелкие фигурки бредущих где-то далеко внизу Мясника и Скользкого.
Подстанция, увешанная лианами алюминиевых проводов, будто притягивала ветер, и он раскачивал ее безвольно свисшие плети и пел в них свои жуткие волчьи песни.
Один из обрывков, сдернутый резким порывом, жестко хлестнул Яшку по лицу. Тот отшатнулся, схватился за щеку, но замер, пораженный невидалью: сквозь скудную прогалинку в тяжелых плотных облаках внезапно пробилось солнце – настоящие прямые солнечные лучи.
На мгновенье мир окрасился, осветился, снег очистился до белого, а сумрачная даль оказалась иссиня-голубым безбрежным простором.