Две жизни, разломанные надвое… Множество жизней, разломанных надвое…
“О, как чисты мы были в своем неведении. Лучше бы я умер тогда… лучше бы я остался мертвым, когда меня убили в деревне”.
Метен думал о матери, которую согнал с места своим бегством. Наверное, она уже мертва, как и его младшие братья. А отец и мать Хат? Его жена тоже пожертвовала всей своей семьей, чтобы получить возможность уничтожить Ра.
А когда такая возможность представилась, не смогла этого сделать…
“Можно ли его убить? Уязвима ли его плоть?”
Пустые сомнения, понимал Метен. Ему следовало проверить это, выстрелив в своего врага. А он оказался слишком слаб.
Или слишком силен, не пожелав платить смертью за подаренную жизнь…
Но теперь сознание того, что должно сделать, прояснилось и приобрело твердость камня. Метен должен встретиться с Ра снова – в последний раз. Невзирая на все, чем он сам ему обязан, Метен должен избавить своих братьев от этого существа, слишком сильного и ядовитого для людей.
Несколько месяцев пролетели как один день – наполненные однообразными тяжелыми упражнениями. Они были тяжелы даже для старших, не то что для Метена. Первое время он едва мог разогнуться к вечеру, был покрыт кровоподтеками и ссадинами, точно жестоко избитый толпой.
“Именно то, чего я заслуживаю…”
Но он не позволял себе никакой слабости. Сердце его закалялось в ненависти – к себе прежнему, ко всей этой жизни, которую должно было прекратить, и к тому существу, что было причиной такой жизни. У Метена болело все тело, его лихорадило по ночам, но он не позволял себе даже стона. Он замечал вначале, что товарищи на него косятся и удивляются слабости воинов, состоящих при самом Ра; но Метен был слишком занят, чтобы беспокоиться об этом. А потом и разговоры прекратились.
Занятия стали приносить отдачу. Метен заслужил свой мнимый пост десятника… а также то, к чему вожделел с самого начала. Вернее, вожделел с тех самых пор, как, плывя сюда, увидел в небе виманы.
В арсенале крепости были две летательные машины, на которые приходилось три пилота. Более, чем достаточно. Но как раз тогда, когда Метен стал с большим успехом выполнять привычные воинские упражнения, один из этих пилотов неудачно приземлился: сломал ногу и повредил свою машину.
- Я могу починить ее, - заявил Метен.
На самом деле он вовсе не был уверен в своих словах – казалось, вечность прошла с тех пор, как Метен смотрел на чертежи этих устройств и благоговейно наблюдал за их сборкой, только иногда прикладывая к этому руку. Но теперь ему нужно было проявить себя. Именно теперь. Может быть, больше такой возможности не выпадет!
К изумлению всех и прежде всего собственному, Метен сумел поставить виману на крыло. Гораздо раньше, чем ее пилот стал на ноги. И механическая птица поступила в его распоряжение: позволить такому мастеру освоить полет на вимане было лучшим и законным вознаграждением…
И через четыре месяца после начала воинской службы Метен осуществил мечту, казавшуюся почти недостижимой. Он вылетел из крепости на вимане, с энергетическим копьем в руке, с маской Хора на лице, чувствуя себя юным богом – кипящим от готовности бросить вызов древнему!
Но пока отмщение подождет. Метен сделает то, что было до сих пор невозможно: взглянет под этой маской на свою деревню.
Метен не сознавал до сих пор, как в действительности невелика Та Кемет. Когда-то его родное селение казалось ему величиной в полмира. Теперь же он скользил над землей, покоренной Ра, и дивился ее малости – и малости и мелочности ее завоевателя.
“Великий Ра! Вот он – сияет надо мною, истинный владыка небес. А подо мною только демон, который слабее и уже в плечах меня самого…”
Да. Теперь Метен мог бы голыми руками переломать эти легкие кости, ребром ладони перебить эту тонкую шею! Как такое не пришло в голову никому из могучих рабов Ра, безропотно позволяющих себя убивать?..
Метен завидел свою деревню, и все посторонние мысли, даже такие великие и пугающие, покинули его.
Молодой воин опустился на окраине селения. Он непроизвольно потянулся к кнопке на маске, желая открыть лицо родному дому; но усилием воли удержался от этого. Он слишком долго был… в безопасности, если не считать за опасность изнурительные упражнения. Но нельзя забывать, что он ступает по краю пропасти, и погибельным может оказаться любой неверный шаг.
Метен медленно направился вперед, привычно беря наизготовку копье. Деревня казалась вымершей. “Должно быть, так и есть, - с болью и ужасом подумал Метен. – Должно быть, Ра приказал казнить всех соседей за наш побег!..”
Но вот на пороге одной из хижин показался мужчина. Старик. Метен узнал его и чуть не упал перед ним на колени, охваченный глубоким чувством вины; но тут поселянин сам упал перед ним на колени и склонился до земли.
- Что тебе угодно, господин?
Это был Ха, отец Инени.
Седой – и когда-то суровый; а теперь жалкий, как все они, все они.
Метен почувствовал, как жалость и сознание вины в его душе начинают уступать место гневу. На эту слабость. На позор, заслуженный его сородичами…
- Как вы живете? – спросил Метен, плохо понимая, что эти слова совсем не подобают его облику и положению; он должен был требовать. Взыскивать недоимки! Отчитывать и грозить!
А он стоит, точно сам ожидает расправы…
Ха поднял голову, моргая от солнечного света – он смотрел на него все еще со страхом, но теперь уже и с каким-то сомнением.
“Узнал! Узнал!” - вдруг заколотилось сердце у Метена. Он в замешательстве отступил, точно готовясь обороняться от старика.
- Ты спросил, как мы живем, господин? А зачем тебе это знать? – сказал Ха. – Живем, как Ра угодно…
За такую дерзость Метен должен был огреть его копьем, но не мог даже шевельнуть рукой.
Ха пристально вглядывался в его маску, и Метен чувствовал себя так, точно эта непроницаемая маска вдруг стала прозрачной.
- Вон там жила семья, которую твой бог казнил за мятеж, - старик неожиданно резко указал рукой на соседнюю хижину.
Хижину Джепет.
“Твой бог! Твой!..”
- Всех расстреляли, и мать, и старших дочерей. Отца казнили еще прежде их, - сказал Ха, не сводя слезящихся, воспаленных глаз с Метена. Он пригнулся, но, казалось – стал выше своего собеседника при этих словах.
- А вон там жили семьи, которые бежали от твоего бога, - Ха взмахнул рукой, точно обводя этим жестом сразу пол-селения. Метен с ужасом увидел, что эти дома и вправду пусты. Не только его собственный дом и дом Хат, а еще и множество соседских.
- Ты остался здесь один? – спросил он Ха.
Метен вспомнил при этих словах, что он – воин; заставил себя подобраться, как это ни было мучительно и стыдно. Отец Инени, вне всякого сомнения, его узнал.
Ха некоторое время смотрел на него.
- Нет, господин. Но здесь осталось мало людей.
Метен ощутил потребность взглянуть в лицо другим своим односельчанам, тем, кто, как Ха, пережил его преступления; но почувствовал, что еще одной такой встречи не выдержит. Он круто повернулся и, не сказав больше ни слова, направился к своей вимане.
Молодой воин сел в нее и резко взмыл в воздух; Метен ничего не видел от боли, заслонившей весь мир. Он мог бы сейчас разбиться; он этого хотел…
Но вскоре бьющий в лицо ветер и собственная воля отрезвили его. Метен не мог сейчас убить себя, как бы ни хотел и ни заслуживал смерти; он должен был сделать то, на что его односельчане - его жертвы - оказались неспособны. “Они не заслужили такой участи, - думал Метен, задыхаясь от слез. – Но они оказались неспособны ее отвратить. Я был палачом, но я один могу стать и мстителем…”
Метен чуть не покалечился, как его предшественник, сажая виману; но не покалечился. Он не имел на это права. Выскользнув из машины, молодой воин яростно и упруго зашагал в казармы.