И так как муж шевельнулся, обеспокоенный чем-то в ее тоне, она сжала ему руку и быстро добавила:
— Ах нет, не отвечай. Я тоже буду молчать. Будем сидеть тихо и смотреть.
Сад под окном вздыхает и кланяется, как коленопреклоненный хор кающихся грешников, бьющих земные поклоны. Орган ветра разыгрывает пронзительное «Мизерере…»[21], стекла дребезжат, как в окнах храма, о которые бьется прибой звуков, но над раскачивающейся толпой деревьев, охваченных отчаянием, на чистое, светлое небо выплыла луна и сияет победно и насмешливо. Глядя прямо в лицо этому холодному недругу, этому коварному мастеру белой магии, этой затмевающей остальных актеров ночи фальшивой и жестокой примадонне, — ревниво собирающей все восторги и бесстыдно пренебрегающей тем, что ее повадки известны всему свету, — глядя в лицо этому круглому надменному ничтожеству, бургомистр мечтает только об одном — демонстративно-пренебрежительно уйти с этого спектакля. Но он прекрасно знает, что не может встать со своего кресла, и чувствует, что его сердце наполнено больше, чем отвращением, оно сжимается в ужасе.
От скопища озаренных туч отрывается стройное облачко, напоминающее силуэт фигуры, наполовину темный, наполовину освещенный, возносящийся в свободном, безоблачном пространстве небес. Приближаясь к месяцу, он становится все светлее и светлее, начиная казаться одним из лучей белого, призрачного света. Бургомистр внимательно следит за этим очаровывающим явлением на небесной сцене и по справедливости не может не признать, что иной раз этому фокуснику действительно что-то удается. Он не решается беспокоить пани Катержину, которая кажется захваченной этим зрелищем не меньше, чем он сам. Какая-то малость пара и луч отраженного света, говорит себе бургомистр, и что могут сотворить… Тут не нужно фантазии, тут, наоборот, нужно, чтобы человек призвал все свое чувство реального, потому что иначе можно с легкостью поверить, что там какое-то живое существо. Подождем, чем все это кончится, что же будет? Бургомистр следит за плывущим туманным и пронизанным светом явлением напряженно, как маленький мальчик, и почти забывает о своей жене.
Словно страж уснул в решающий момент и мимо него в городские ворота пробирается враг. С глазами, широко раскрытыми и впитавшими это половодье призрачного света, а затем и призрачное облачко-фигуру, пани Катержина переступила через порог бодрствования и вошла в сон.
Облачко плыло перед ней дальше, приобретая все более знакомые очертания. Она его узнала в первую же минуту. Волосы его светились ярче, чем бледный лунный свет, который окружал ее и его. Они шли сквозь свет, в котором не было ничего, кроме их двоих, никакого предмета, никакого существа, ничего, что делало бы эту странную местность без неба, без земли, без горизонта похожей на мир, который она знала. От сознания, что она уже давно не идет, потому что идти не по чему, ее охватило легкое, веселящее чувство опьянения. Несмотря ни на что, она все же движется. Думать об этом некогда, ее чувства и мысли поглощены сознанием, что сынок, тот, который рос и взрослел только в ее снах, теперь рядом, единственное существо в этом пустом мире света, льющегося из неведомого источника. Он идет тихо, молча, но все равно отзывается в ней всеми словами, которые она когда-либо хотела слышать из его уст. Он так близко, что она даже не уверена, не несет ли она его в себе. Она смотрит на него с жадностью матери, долго отлученной от своего дитяти, его облик, его черты — это песня, которой звучит весь этот исполненный света край. Как он похож на отца и одновременно подобен всем тем Мохнам, которых она оставила в галерее своего дома. Куда он ведет ее, куда вообще направляется в этом пространстве без дорог и сторон света? Пришел ли он за ней или она за ним, ведет ли этот путь в его небо, в его мир?
Но откуда взялась эта черная стена перед ними? Сынок прошел сквозь нее и оборачивается к ней с протянутыми руками. Что за ним — не видно. Пани Катержину охватывает безмерный ужас. Непреодолимая черта. Теперь все зависит от нее — решиться и перешагнуть. Чего, собственно, она боится, если об этом миге она мечтала столько долгих лет?
Чья-то теплая сильная ладонь сжимает ее левую руку, и тепло от нее проникает до самого ее сердца. Может быть, эта ладонь — только воспоминанье, но без нее никакая жизнь не будет полной. Пани Катержина стоит, окаменев, словно должна остаться навеки в этом пространстве, терзаемая страхом, разрываемая двумя страстями.
Как гул подземных вод, как разбушевавшийся орган ветра, подымаются вокруг нее голоса. Они приходят из глубин прошедших времен, карабкаются к ней по веревочной лестнице гибнущих мгновений, подымаются и сникают, передавая эстафету другим, подымаясь общей волной и кидаясь на нее. Твой час настал, Катержина. Ты — наша последняя надежда. Ты единственный мост, который соединяет нас в вечности. Мы хотим жить! Они зовут, как звала после полудня буря, завывавшая над Бытенью. Они объединились, но ей все же кажется, что она как будто знает каждого из них, хотя многие умолкли столетия назад. Видимо, она слышала их, видимо, они не умолкали в ней никогда. Давние голоса, а все не хотят смириться и замолчать. Течение жизни не желает прерваться. Этот мальчик перед тобой — последнее его звено. Подай ему руку, Катержина! Иди!