— Брешете, пане! Не вы, а я вот скажу, чего хочет народ. Народу не нужна ни панская автономия, ни мадьярское панство. Сыты мы панством по горло. Не нужна нам и святая Стефанова корона, про которую тут пан дуже красно говорил. От той короны у самого мадьярского народа голова к земле клонится и кости трещат. — Голос Юрка вдруг взлетел высоко. — Хватит нам все по чужим и по чужим. Мы не без роду люди, мы хотим до своих, до Советской Украины, до Советской России. Вот чего хочет народ и будет хотеть, пока своего не добьется.
Толпа сдвинулась.
— Верно, хлопче!
— Коммунист! Долой его! — выкрикнул стоявший невдалеке от меня парень в черной форменной рубашке, в какие одел свою национальную партию Фенцик.
— Долой! Долой! — повторили голоса, и несколько человек, в том числе и парень, устремились к столику.
На мгновение мне стало страшно за Юрка, но только на мгновение, потому что сразу заметил, как наперерез чернорубашечнику и его единомышленникам двинулись с разных сторон люди в городской и селянской одежде. Я бросился следом за ними, прокладывая себе дорогу сквозь гущу толпы.
— Беритесь за руки, пане! — крикнул мне плотный, в сбитой на затылок фуражке человек.
Я перебросил ему через чью-то голову правую руку, а левую протянул пожилому селянину. Образовалась цепь. Она вытянулась полудугой перед столиком, лицом к толпе.
Пыл у чернорубашечника и его товарищей сразу погас. Они остановились в нескольких шагах от цепи и злобно глядели на нас исподлобья.
— Скажи еще, хлопче, не бойся! — крикнуло Юрку несколько голосов.
— Я не боюсь, — ответил тот. — Чуете, пане, я на своей земле! И продавать ее не собираюсь. А если возьмут ее силой, так радости им не будет. Пусть не надеются!
Юрко соскочил со столика. Лещецкий бросил ему вслед не то угрозу, не то проклятие, но их никто не мог расслышать в общем гуле голосов.
46
Высоко в Карпатах, под самым небом, деревянной плотиной перегорожена горная норовистая река Теребля. Разлилась вода по межгорью, и стоит там глубокое Синевирское озеро. Темные могучие ели обступают его со всех сторон. Кажется, что когда-то, ранним утром, увидев неожиданно возникшую водную гладь, они, толкая друг друга, спустились по горным склонам к самой воде, да вдруг, испугавшись ее, остановились и с тех пор, будто завороженные, с любопытством и изумлением заглядывают через плечи друг друга в озерную глубь.
На северном конце озера с весны и до самой осени неумолчно кипит работа, — это бокораши ладят для сплава в долину по Теребле плоты.
Два раза в неделю на заре гатьяр[34] открывает в плотине огромные ворота, и озорная вода с ревом, клубясь и пенясь, устремляется по пологим ступеням с двадцатиметровой высоты в реку. Гигантское облако водяной пыли встает над плотиной, и если день выдается солнечный, то с берега на берег перебрасывает свой многоцветный мост дрожащая радуга.
Проходит час, другой, третий — и на десятки километров мелководная, звенящая на все голоса Теребля превращается в грозную, шумную реку, на которой не увидеть больше ни валунов, ни каменистых перекатов.
Вот тогда наступает время бокорашей. Жилистые, рослые, скупые на слова, в постолах, к которым привязаны железные шипы, чтобы крепче держаться на мокрых бревнах, они выводят свои плоты на середину озера, и течение медленно подтягивает их к средним воротам плотины. На какой-то миг половина плота нависает над водоспадом. Держа наготове длинные кормила, бокораши приседают. Еще мгновение — и плот, перевесясь носом, с быстротой, от которой захватывает дыхание, летит по водяной подушке вниз.
Река встречает бокорашей вздыбившимся водяным валом. С грохотом и плеском обрушивается он на плот и людей, словно хочет их ослепить и вышвырнуть на каменистый берег. Но бокораши стоят крепко, точно прикованные намертво к плоту. Улучив нужную и им одним известную секунду, они выбрасывают вперед кормила. Несколько движений — и плот, послушный воле человека, несется уже по стрежню реки и скрывается за поворотом. Но река не сдается. Чудится, что на всем многокилометровом пути она только и ждет, когда зазевается бокораш, или упустит время, или не рассчитает движения, чтобы изломать его плот на многочисленных извилинах и быстринах, на предательски скрытых камнях и в узких протоках под мостами.
Я не знаю в Карпатах мест более прекрасных дикой красотой своей, чем под Синевиром и людей, более прямых и смелых, чем тереблянские бокораши. Тут, среди них, начал свою самостоятельную жизнь Олекса Куртинец, и бокораши из Синевира, Колочавы, Драгова не без гордости говорят и поныне: