— Это, это! Не ищите дальше! Москва повторяет ее по нескольку раз, — сказал, хватая меня за руку, Лобани. Он и Ружана стояли рядом и напряженно, с какими-то просветленными лицами вслушивались в далекий голос Москвы…
Через несколько дней мне пришлось по делам службы выехать на Верховину. Там только и говорили о том, что Советская Армия послана Сталиным освобождать не только Галицию, но и наш край. Как всем хотелось верить этому!
Люди жили ожиданием.
В селах у Воловецкого, Ужанского, Ясиньского перевалов готовились к встрече. Уже были припрятаны у хозяек рушники под хлеб-соль, уже дворы снесли в укромное место по горсти муки для праздничных караваев. Уже тайком сговаривались лесорубы, железнодорожные рабочие, селяне не давать в случае чего хортиевцам взрывать мосты.
Но события шли своим чередом, и всем становилось ясно, что Советская Армия дойдет только до границ Венгрии.
На обратном пути я заехал к моему старому приятелю Федору Скрипке; он был угрюм и задумчив.
— Час еще не пришел, — сокрушался старик, — не пришел наш час! — И добавлял уже веселее: — Да и то добро, что близко будут. А, Иванку?
Мне пора было возвращаться в Ужгород, но я не уезжал, не мог уехать в такое время, и под предлогом сверки ведомостей задержался на лесосеке. Федор Скрипка предложил мне поселиться в его хате.
В одну из ночей меня разбудил чей-то тихий голос, который я не сразу узнал спросонья.
— Вставай, Иване!
Я быстро поднялся. В скупых предрассветных сумерках, плававших словно табачный дым по хате, маячил чей-то силуэт.
— Кто здесь?
— Я, Семен, — послышался ответ. — Пойдем, друже. Советские!
— Где?
— На границе встали.
Я стал быстро одеваться, от волнения не попадая в рукава.
— Ты уже видел их, Семен?
— Нет. Только вчера вечером встали… Штефаковой Олены хлопец прибежал сказать.
— Кто идет? — спросил я.
— Мы с тобой да вуйко Федор…
За порогом хаты нас обдало предрассветным горным холодком. Было тихо. Звезды меркли в синеющем небе. Студеницкое ущелье втягивало в себя длинную колышущуюся полосу тумана, и туман вползал в него неохотно, цепляясь за макушки нижнего леса.
Слышимость была поразительная. Дальний поток шумел так явственно, будто он бежал по камням рядом с тропой, по которой мы поднимались в гору.
До границы было километров восемь. Тропа вилась по увалам, забирая все выше и выше. Стоило подняться на вершину горы, как за ней возникала вторая, а за второй — третья, и казалось, что не будет конца этим синим, дремавшим вершинам.
Шли и молчали. Только в одном месте, сворачивая с тропинки в лес, идущий впереди Семен обернулся и сказал:
— Чуешь, Иване, если встретим кого — тут солдаты есть, — так ты скажи, что к лесникам идешь. Добре?
— А мы с тобой.
С каждым пройденным километром становилось все светлее. Звезды исчезали. Небо постепенно голубело.
Над дальней горой вдруг брызнуло солнце, затопив своим золотистым теплым светом все вокруг.
Мы прошли шагов двести до опушки леса, свернули влево и, очутившись на уклонном лугу, внезапно остановились.
Перед нами расстилалось идущее с севера на юг межгорье. На противоположном взлете горы белело несколько домиков. Над одним из них струилось красное полотнище флага. Во дворе домика стояла группа военных. И люди и флаг были совсем близко — рукой подать, только неширокое пространство межгорья и дорога разделяли нас. Я явственно различал ярко-зеленые фуражки солдат и, казалось, даже лица. Стоило только сбежать по лугу вниз и пересечь дорогу, чтобы очутиться среди этих людей. Там уже был другой, свободный мир!
Сердце мое билось учащенно и больно.
— Матерь божья, — сказал Скрипка, — как близко! — и, оттопырив ладонью ухо, стал вслушиваться.
Чув!.. Чув!.. — вдруг закричал старик. — Иванку! Семен! Чув, как там казали: «Товарищ…»
— Ничего вы не чули, вуйку, — сказал Семен. — Неправду говорите.
Скрипка со злости взъерошился:
— Нет, чув! Сам послухай!
Но как мы ни вслушивались с Семеном, нам ничего не удалось уловить.
Между тем к дому с алым флагом над крышей приблизилась толпа селян. Теперь уже и до нас доносились восклицания, но слов нельзя было разобрать. Советские солдаты смешались с селянской толпой. Видно было, как люди пожимали друг другу руки, радостные и возбужденные.
Я взглянул на Семена. Он был бледен и, закусив губу, не отрываясь следил за тем, что происходило по ту сторону границы.
Немного погодя от толпы отделились двое красноармейцев в плащах, с винтовками за плечами.