— За четырьмя придут, а два, для Верховины, отвезете сами. Это — поручение комитета.
С той поры, уезжая к лесорубам или сплавщикам, в саквояже среди пачек денег я вез с собою из Ужгорода по указанным адресам пачки листовок.
56
Шел сорок второй год.
Попрежнему каждое утро владелец писчебумажного магазина появлялся в витрине возле карты с кистью и ведерком, на котором застыли подтеки коричневой краски, и педантично, аккуратно замазывал все новые и новые области на карте. Порою хотелось схватить его за руку, остановить, будто от него зависела судьба этой огромной, протянувшейся с востока на запад великой страны.
Я сам был свидетелем того, как он обвел краской узкую светлую полоску на волжском берегу, и с отчаянием подумал, что завтра этой полоски уже не будет.
Но на следующий день хозяин не появился в обычное время у своей карты, и полоска оставалась незакрашенной… Так прошла неделя, другая, месяц. Узенькая, белая (белизну эту особенно подчеркивало охватившее полоску с трех сторон сплошное коричневое поле), она вызывала сначала тревогу, потом удивление и едва скрываемое людьми восхищение.
— Все еще держится? — шепотом спрашивали у меня сослуживцы, зная, что я каждый день прохожу мимо карты.
— Держится, — отвечал я.
— Удивительное дело!
В эти дни вернулся из армии сын владелицы нашего дома. Рослый, с бычьей шеей, когда-то воинственно настроенный, парень дошел со своим кавалерийским взводом до незакрашенной полоски у Волги. Домой он возвратился на костылях, с туго забинтованной, искалеченной ногой и на все расспросы домашних говорил одно:
— Черт бы побрал немцев!..
Но на этом история с картой не кончилась. Несколько времени спустя я снова увидел в витрине толстяка хозяина с кистью и тюбиком краски в руках. У магазина образовалась толпа. Люди со скрытым нетерпением следили, как толстяк принялся выбеливать широкие клинья на коричневом поле. А через неделю он уже появился не с тюбиком, а с целым ведерком белил и так широко мазнул кистью, что остановившийся усатый прохожий в венгерке с возмущением выкрикнул:
— Господа, что он делает?.. А вы стоите и молчите!
— Чего же нам кричать? — добродушно отозвался из толпы долговязый трубочист в бархатной шапочке. — То ведь не он, а они там делают, кричи не кричи, а закрашивать надо.
Усач исчез, и через несколько минут в магазин вошли два полицейских. Не успевший закончить свою работу толстяк выбрался по их приказанию из витрины, а еще немного погодя его уже вели под конвоем по улице. Он был бледен и лепетал, растерянно моргая глазами:
— Я не прибавил ни одного лишнего миллиметра, господа. Ни одного лишнего… Все точно по будапештской сводке. Прошу проверить, господа… Я всегда точен!..
Карту убрали, но никакая сила уже не могла скрыть того, что на земле, которую изображала карта, становилось все светлее и светлее, а вскоре эхо великой битвы на Волге отозвалось и в нашем крае.
В горах неспокойно.
Сначала говорят об этом глухо, под строжайшим секретом, а затем уже почти открыто. Слухи с удивительной быстротой достигают Ужгорода, радуя одних и устрашая других.
При каждом моем приезде на Верховину лесорубы, старый Федор Скрипка, а главным образом Семен Рущак, сообщают все новые и новые радующие меня вести: мне рассказывают о сожженных лесных складах, о том, что под туннелями у Воловецкого перевала пущен под откос поезд с едущими на фронт солдатами, что там уничтожен жандармский пост, а там обстреляна на марше рота, и что жандармерия две недели искала сброшенных с самолета парашютистов, но так и не нашла.
С Семеном Рущаком видимся мы всякий раз, когда я приезжаю на лесосеки.
Выплатив лесорубам деньги, я не спешу в тот же день возвратиться в Ужгород, а лошадьми или пешком добираюсь до хаты Федора Скрипки. Дорога не близкая, но это не останавливает меня.
Вечером, как только стемнеет, в хате Скрипки появляется Семен, и мы идем с ним на ферму. Теперь на первой ферме уже не одна Пчелка радует мой глаз — десять карпатских бурых коров стоят в стойлах.
Это все благодаря стараниям и настойчивости Семена. Нет, не о Матлахе думает он, а бродит в нем и не дает ему покоя пытливая кровинка, без которой и жизнь была бы ему немила. Я и не подозревал прежде, каким неоценимым помощником станет для меня Рущак.
Семен водит меня от стойла к стойлу, делится своими наблюдениями, показывает записи, которые я прошу его вести.
Я прихожу на ферму попрежнему тайком, но Семен не очень опасается ночного появления Матлаха.