— Матерь божья, — шептал он, — подстегни ты моего коня…
Когда пришла весть о словацком восстании, Матлах всполошился не на шутку и помчался в Ужгород, к пану превелебному Новаку.
Сообщения о новых успехах восставших передавались из уст в уста. Я видел, как трудно было людям в Ужгороде, селах, поездах скрывать свои надежду и радость. Плотогоны на Тиссе не расставались с топорами и цапинами; казалось, что они ждали только сигнала.
А между тем гитлеровское командование, сознавая, какая опасность грозит их армиям с тыла, бросило на освобожденные районы Словакии свои отборные дивизии. Завязались ожесточенные бои. На помощь восставшим через линию фронта прорвались отряды советских партизан и были переброшены на самолетах части сформированного в Советском Союзе чехословацкого корпуса. Мы не сомневались, что победят в этой борьбе повстанцы, но произошло другое: восставшие начали терпеть одно поражение за другим. Ходили смутные слухи о каком-то предательстве, а Матлах возвратился к себе в Студеницу повеселевший.
— Ну, старá, пронесло беду! — сказал он жене. — Сдается мне, немцам ни за что бы не взять верх над словаками, як бы того Америке не понадобилось… Ну, и нашлись, нашлись люди, что со двора ворота отперли.
И только сейчас, в наши дни, на процессе Рудольфа Сланского в демократической Праге выяснилось, кто предал восстание в Словакии, и были сорваны личины с тех, кто открыл «со двора» ворота перед народным врагом.
И все же долго еще шли бои в Словакии. Восставший народ сражался с яростью и героизмом, и в одном из таких боев смертью храбрых пал Франтишек Ступа — писатель, адвокат, боец.
Восстание было разгромлено. Но октябрьской ночью я увидел новые зарницы, приближающиеся к нам с востока.
Огонь в доме был погашен. Илько спал. Мы с Ружаной стояли у окна, следя за вспышками зарниц отдаленного боя, и прислушивались к легкому дребезжанию оконных стекол.
— У перевалов? — спросила Ружана, кутаясь в платок.
— Нет еще, не у перевалов… Почему ты дрожишь?
— Я все еще не верю, что теперь уже скоро…
А зарницы продолжали полыхать на горизонте, освещая вершины гор, и было такое ощущение, что в засушливую пору идет долгожданная гроза.
59
Не помню, когда еще стоял такой чудесный октябрь, как в том памятном сорок четвертом году. Было тепло, ясно, сухо. Нестерпимо для глаз голубело небо. Солнце светило и грело, как в летнюю пору, только отливающие медью леса на горах да какая-то особенная прозрачность воздуха напоминали об осенней поре.
Но никто, казалось, не замечал сейчас прелести редкой по красоте осени. Все были взбудоражены и взволнованы неудержимо надвигающимися событиями. Одни ждали их с радостным, едва скрываемым нетерпением, отсчитывая дни, другие — со страхом, третьи — с тревожным любопытством.
Город кишел обтрепанными солдатами, суетливыми, неизвестно откуда появившимися людьми с чемоданами и рюкзаками. По приказу властей в канцеляриях поспешно жгли архивы, и куски черного пепла кружились над городом, как гигантский рой мух.
Сыновья моей хозяйки, ярые мадьяроны, изменившие с приходом венгров свою славянскую фамилию Черничка на Чернеки, многозначительно намекали на какие-то предстоящие бои, на какой-то поворот в ходе событий, уверяли, что Ужгород не будет сдан ни в коем случае. Однако мы знали, что они тайком паковали вещи.
Подпольный комитет поручил мне узнавать, откуда и какое народное имущество собираются оккупанты увозить на запад. Осторожно, чтобы не навлечь подозрений, я узнавал об этом через знакомых, и главным образом через многосведущего Чонку.
Как-то, встретив меня на улице, Чонка спросил загадочно:
— Знаешь, кто был у нас вчера в банке?
Но у Чонки никогда не хватало терпения по-настоящему заинтриговать собеседника, не хватило его и сейчас.
— Матлах! — не дожидаясь моего вопроса, выпалил он. — Представь себе, я вышел в коридор, а он катит на своей коляске прямо к дверям кабинета управляющего. Мне сказали потом по секрету, что он собирается угонять скот со своих ферм, а потом и сам смотает удочки.
— Куда же он хочет его угнать?
— Конечно, не на восток, а куда-нибудь в противоположную сторону! — и Чонка махнул рукой в неопределенном направлении.
«Вот как! — подумал я. — Матлах хочет угнать скот, который вырастили ему Семен и Калинка, скот, вскормленный моими травами и пасшийся на отнятой у таких бедняков, как Федор Скрипка, земле…»
— Когда он собирается его угонять? Ты понимаешь, что этого нельзя допустить?