— Но кто же может ему помешать? — пожал плечами Чонка.
— Необходимо поехать в Студеницу и предупредить селян.
Чонка помотал головой.
— Ты не проберешься в Студеницу, Иване. Теперь по дорогам все движется в одном направлении: сюда, а не отсюда.
— Как-нибудь проберусь!
Чонка промолчал, глядя себе под ноги, и вдруг вскинул на меня свои большие, как обычно, мутноватые глаза, в которых, однако, сейчас мелькнуло что-то давнее, озорное, мальчишеское.
— Возьми меня с собой, Иванку, — взмолился он, — одному трудно, а вдвоем — хоть на край света!..
— Зачем это тебе? — удивился я.
— А тебе зачем? — прошептал Чонка. — Ты разве не доверяешь? Я могу достать автомашину. Хочешь, военную автомашину?.. У меня есть знакомый интендантский офицер. Мы доберемся без препятствий.
— Подожди, — перебил я Чонку. — У тебя ведь банк.
— Там сейчас не до меня, — махнул рукой Василь. — Там все головы потеряли…
Что говорило сейчас в Чонке? Жившая ли в нем еще с отроческих лет любовь к приключениям или потребность совершить наконец что-то полезное, нужное людям?
— Когда ты можешь раздобыть машину? — спросил я.
— Хоть сейчас, — ответил Чонка, не задумываясь, и глаза его радостно блеснули.
— Но что ты скажешь дома?
Чонка поморщился.
— Что обычно говорят женам: «Дорогая, еду по делам службы».
Не медля ни минуты, мы пошли вместе к казармам, где Василь рассчитывал выпросить у интендантского офицера автомашину.
Ходить с Чонкой по городу даже в такое суматошное время было чистым мучением. Его все знали, и он знал всех. С одним он учился вместе, с другим служил, с третьим играл на бильярде, четвертый был соседом по винограднику, а пятого он вовсе и не знал, но считал своим долгом приветливо раскланяться и даже остановиться.
— Надо сочинить причину нашей поездки, — сказал я, когда мы наконец стали подходить к казармам.
— Служебное или личное?
— Для дороги обязательно служебное: например, мы едем ревизовать имущества лесничеств…
— Не годится, — запротестовал Чонка. — Какая ревизия в такое время!
— Очень годится! — настаивал я. — Ты понимаешь, как это подействует на вояк?! Тут все рушится, а у власти такое хладнокровие. Ну, а для интенданта — мы едем в Студеницу, чтобы вывезти застрявших там родственников.
— Неплохо, — согласился Чонка. — Родственники — неплохо!
Мы подошли к казарме и условились, что я буду ждать в мелочной лавочке напротив. Чонка нырнул в ворота, но дорогу ему преградил часовой. С порога лавочки я видел, как Чонка долго объяснял что-то часовому, потом вызванному дежурному офицеру. Наконец его пропустили, и он зашагал к длинному серому зданию, расположенному в глубине двора.
В лавочке было полутемно и пахло лежалым товаром. Я заказал бутылку содовой воды и с нетерпением стал ждать Чонку.
Чонка долго не появлялся. Должно быть, нелегко было получить в такое время интендантскую машину.
Лавочник, кругленький человечек с глуповато-красивыми глазами, стоял, прислонившись к полке, и время от времени вздыхал. Мне его лицо показалось знакомым, но я никак не мог припомнить, где я его видел. И вдруг меня осенило.
— Вы давно здесь торгуете? — спросил я.
— Немного больше года, — ответил он не то смущенно, не то напуганно.
— Я видел вас в другом месте.
— Да, — вздохнул он, — у меня был магазин игрушек и канцелярских принадлежностей в центре города, но случилось несчастье, большое несчастье…
— Знаю, — сказал я, — вы пострадали из-за карты фронтов.
Он вздрогнул и побледнел.
— Откуда вы знаете?
— Я видел, как вас вели полицейские.
— Да, да, да, — растерянно пролепетал он. — Я ведь… я все делал пунктуально по военным сводкам, а меня за это продержали в тюрьме полгода… Но что будет теперь? Все рушится!
В этот момент я увидел, как из ворот казармы выехала закамуфлированная легковая автомашина. Рядом с одетым в венгерскую военную форму шофером сидел Чонка и махал мне рукой.
Я расплатился за содовую воду и поспешил на улицу.
60
Предупредив Ружану и Юлию, мы выехали из Ужгорода на перечинскую дорогу.
Толпы немецких и венгерских солдат, военные автомашины вперемежку с цивильными бричками двигались нам навстречу, к Ужгороду. Вон пан превелебный в шарабане катит рядом с самоходной пушкой. Там две женщины, обхватив баулы и картонки, сидят на военном грузовике. Вон плетется дородный усатый мужчина, взвалив на плечи чемодан. Я представил себе, как все они — и немецкий офицер с бурым от пыли лицом, и усатый мужчина, и эта женщина — в сорок первом году рвались на восток, в просторы России. Одни — в погоне за военной славой, мечтая о генеральских чинах, другие — за поместьями, третьи — просто за наживой, не брезгая ничем, что попадет под руку. Куда, к какому берегу прибьет всю эту нечисть?