Домом заправляла супруга профессора, маленькая, щуплая, но очень деловитая женщина. Дом был ее предприятием, и она обладала удивительной способностью из всего извлекать доход, даже из своей доброй улыбки. Если у кого-нибудь из жильцов не было к обусловленному сроку денег за квартиру, она утешала его:
— В этом нет никакой беды, уверяю вас! Я понимаю, я очень хорошо понимаю. Мой Юлиус тоже когда-то был студентом.
И к счету, который пани Шиллингер предъявляла потом утешенному жильцу, приписывалась лишняя крона.
Юлиус Шиллингер вел свой предмет — луговедение только на третьем и четвертом курсах и считался одним из столпов института.
К студентам он относился либерально и не отказывался посидеть с ними часок-другой за кружкой пива в подвальчике «Золотое корыто». Это называлось у него «тряхнуть стариной».
С моими сокурсниками, в подавляющем большинстве своем людьми из зажиточных и состоятельных семей, у которых никогда не переводились деньги, мне было не по пути. Они несколько дней праздновали поступление в институт, а я, уплатив пани Шиллингер за три месяца вперед и оставшись с небольшой суммой денег, которую должен был беречь на черный день, пустился искать работу.
Сейчас уже и в Брно люди забывают, что значат эти долгие, выматывающие душу поиски. Бесплодными они долго были и для меня.
До начала занятий оставалось еще две недели, и я каждый день рано утром уходил из дому, а возвращался затемно. Где я только не перебывал за день, у кого только не обивал пороги! Ответ был везде один и тот же:
— Работы нет.
И вот наконец-то!
По тротуарам Брно неторопливо ползет гигантский ботинок. Сделанный из папье-маше, покрытый черным лаком, он сверкает, отражая в себе, точно в зеркале, прохожих, витрины магазинов, неяркое осеннее солнце.
Люди уступают ботинку дорогу, дивятся такому гиганту, читая на его боках адрес обувной фирмы.
Внутри ботинка я. Это я и ношу его на своих плечах, придерживая руками поперечную перекладину. Меня не видит никто, а я вижу всех сквозь приходящиеся на уровне глаз узенькие отверстия.
Занят я три раза в неделю, остальные дни рекламный ботинок носит кто-то другой.
Чтобы получить эту работу, мне пришлось отдать случайно повстречавшемуся вербовщику большую половину моих скудных сбережений. Кроме того, я должен был выплачивать ему два раза в месяц по двадцать крон, и мне, таким образом, оставалось только сто.
— Вы в счастливой сорочке родились, пане студент, — говорил мне, пересчитывая деньги, вербовщик. — Получаете работу с гарантией на год, о вакациях можете не беспокоиться, предупреждайте меня — и ботинок останется за вами.
Первые дни я часто слышал смех прохожих и никак не мог понять, над чем же они смеются, пока не догадался: я слишком высоко приподнимал ботинок, и из-под него, нарядного, сверкающего, торчали мои стоптанные, в заплатках башмаки.
Того, что мне платила обувная фирма, едва хватало на оплату квартиры и обедов в кухмистерской, куда я ходил через день. Обедать чаще позволить себе я не мог и в постные дни обходился жидким кофе с хлебом.
У меня вечно сосало под ложечкой, но зато я учился в институте, и это было для меня превыше всего.
Я жил отшельником, усердно штудировал лекции, читал все, что касалось земледелия, с надеждой, что вот-вот, еще немного — и передо мною начнет раскрываться то самое главное, ради чего я терпел лишения и чему посвятил себя.
Сокурсники считали меня одержимым. Возможно, они были правы.
Мне было недостаточно знать классификацию почв и злаков. Я допытывался ответа: какие у них свойства? Можно ли бедные почвы сделать плодородными? Как заставить пшеницу расти там, где она никогда не росла? Но нечто застывшее, мертвое излагали нам в своих лекциях профессора, и на многие вопросы я не получал ответа.
«Рано еще, — успокаивал я себя, — это ведь только начало. Главное впереди».
А не терпелось заглянуть вперед!
С чем же я вернусь на Верховину, что принесу людям?
12
По горной дороге в тридцатом году я шел в родное село на свои первые студенческие вакации. Был месяц июнь. День солнечный и безветренный. На рассвете прошумела гроза, и в свисающих над дорогою зарослях можжевельника еще переливались всеми цветами дождевые капли.
Среди темной зелени горных лесов тут и там выступали светлые пятачки яворов, будто с десяток ребятишек, забавляясь зеркальцами, направляли туда солнечные зайчики.