— Господа! — вмешался Чонка. — Иване, пане Казарик, об этом как-нибудь потом. Будем деловыми людьми. Мы к вам, пане, по одному важному вопросу. Не сможете ли вы нас выслушать?
Казарик вмиг преобразился, «идейного» пыла как не бывало, точно он его в карман спрятал. Лицо сразу приняло сосредоточенное выражение. Мне показалось, что он даже забыл о том, что спорил со мной и по поводу чего спорил.
Выслушав меня, Казарик долго ходил в раздумье по кабинету.
— Печатать такую статью — это большой риск для меня, — говорил он. — Но если вы очень настаиваете, хорошо, буду печатать! Во всяком случае, мы договоримся…
Улучив минуту, когда Казарик повернулся к нам спиной, Чонка дернул меня за рукав и кивнул.
Я понял, что наступила пора спросить об основном.
— Сколько это будет стоить, пане редактор? — спросил я быстро и довольно невнятно.
Но Казарик расслышал. Он остановился, засунул руки в карманы пиджака и, глядя на меня исподлобья, сказал:
— Ничего. Н-но… — и при этом «н-но» он качнулся с носков на стоптанные каблуки, — возможно, моей газете будет нанесен ущерб, если появится такая статья, прошу вас. Надо учитывать: личности — раз, специальность вопроса — два, тон статьи — три… Словом… триста крон… Но только, если вы, прошу вас, согласитесь несколько смягчить тон статьи, тогда, разумеется, для газеты риска меньше и, прошу вас, соответственно все остальное…
— Триста крон, — подумал я вслух.
— Большой риск для газеты, — повторил Казарик. — Но я, прошу вас, сознаю долг независимой прессы бичевать язвы нашего общества…
— Соглашайся, — шепнул Чонка. — Дешевле не будет.
Я согласился.
Казарик принял деньги, как принимает их врач за визит, — не глядя, но очень ловко.
— На следующей неделе в номере, прошу вас, — любезно улыбнувшись, сказал он на прощанье.
Спускаясь по лестнице, где пахло кошками и типографской краской, я спросил Чонку:
— А если не напечатает?
— Вернет деньги, — ответил Чонка. — Он человек честный…
21
«На следующей неделе в номере»… К этому ожиданию прибавились еще поиски службы.
Однажды после целого дня безрезультатного хождения по разным конторам, усталый, раздраженный, подошел я к лембеевскому дому и едва только взялся за ручку калитки, как услышал оклик:
— Иванку!
Я обернулся, не представляя себе, кто же мог меня так окликнуть в Ужгороде. И каково было мое изумление, радость, растерянность, когда я увидел Гафию! Высокая, худая, с узелком в руке, она спешила ко мне через улицу из сквера.
— Мамо! — проговорил я, впервые назвав так Гафию, и таким теплом вдруг пахнуло на меня, такой всесильной защитницей показалась мне теперь эта молчаливая, тихая женщина, что я устремился к ней, как устремлялся когда-то к матери, когда она возвращалась домой после работы.
— Иванку, Иванку, — говорила Гафия. — Я тебя давно дожидаюсь. Мне тут паничка сказала, ты позднейше придешь.
Я был так обрадован, что ее появление не вызвало во мне тревоги, хотя я знал, что Гафия, может быть, два или три раза за всю свою жизнь покидала Студеницу.
Только когда мы очутились во флигелечке и Гафия, положив у своих ног узелок, села, я забеспокоился: уж не случилось ли что-нибудь с Горулей? Гафия сразу же уловила мое беспокойство и, не дожидаясь дальнейших вопросов, сказала:
— До ликаря пришла, Иванку. Грудь болит. Як ночь придет, так и кашляю.
Она произнесла все это торопливо, избегая моего взгляда.
— И вуйко вас одну отпустил?
— Что мне станет! — ответила Гафия. — Я не малая. У Илька и без меня забот много… А ты похудал, Иванку!.. Иой, похудал!.. Я тут тебе курку принесла, сыру, яичек. Спасибо Рущакову Семену, он мне твой адрес написал. — И начала развязывать узелок.
— Зачем? Не надо, — протестовал я.
Но Гафия и слушать не хотела.
— Ешь, Иванку, не от чужих, — говорила она и вздыхала, — як бы можно было побольше…
— Что дома? — спросил я после паузы.
— Дожди… туманы…
— И здесь дожди… А что вуйко?.. Сердится еще на меня?
Гафия сделала вид, что не расслышала. Она помолчала, а затем, подняв на меня глаза, осторожно спросила:
— А ты як тут, Иванку?
Мне было очень трудно говорить неправду, но из самолюбия и потому, что не хотелось огорчать Гафию, я сказал:
— У меня все хорошо. Теперь только жду решения.
— А не обижают?
— Да нет, что вы! — улыбнулся я через силу. — Кто меня может обидеть?
И по чуть приметному вздоху Гафии я понял, что она не очень-то поверила мне.
Дальше разговор у нас не клеился. И сколько я ни пытался завести речь о Горуле, Гафия отвечала односложно и неуверенно.
Вдруг она заторопилась.
— Мне уже пора, Иванку. Сижу, будто в гости пришла.
— Я пойду с вами к доктору, — сказал я.
Гафия сразу смешалась.
— Ни, ни, — замахала она руками. — Не ходи, Иванку, я сама!
— Да что вы! — воскликнул я. — Никуда я вас одну не пущу!
Гафия поймала мою руку и зашептала:
— Не ходи, Иванку, дуже прошу тебя…
Столько испуга было в ее голосе, что я не решился настаивать на своем.
Я проводил Гафию до ворот. Она пошла по улице торопливо, ни разу не оглянувшись, и вдруг я подумал: не ждет ли ее неподалеку Горуля?